И тут лестница снаружи застонала.
— Эй! У вас там все в порядке? – за дверью кричал отец.
Тело гостя пробила судорога. Он резко бросился к двери и задвинул щеколду. Руки трясло все сильнее. Теперь в нем родилась тревога. А отец уже стоял за дверью и колотил в нее, выкрикивая имя дочери и проклятья в адрес гостя, но тот не понимал ни слова, мысли потоком хлестали как кровь из артерии, каждый стук врезался в стенки головы изнутри, пульсируя, тревога нарастала, он больше не улыбался. А отец уже перестал стучать в дверь, он настойчиво таранил ее плечом либо пытался вынести ногами. Дверь едва держалась на петлях, да и щеколда долго бы не вытянула под таким резвым натиском обезумевшего отца.
Гость бросился к своей девочке, обнял ее тело и прижался к груди. Она безмятежно улыбалась. Ее глаза лежали на полу, в окружении бильярдных шаров. Он боялся. Дверь потихоньку поддавалась, еще пара минут и отец будет внутри. Он не поймет. Он не почувствует. Он не знает.
Он смотрел своими испуганными глазами в ее испуганные глаза. В его дрожащих руках звенело лезвие. Он перевел взгляд на бильярдный шар. «Живи свободно или умри» шептал ему четвертак, «mas vale morir de pie que vivir de rodillias!» кричал ему плакат со стены. Томик Юкио Мисимы лежал у него в ногах, взглянув на него, он вспомнил, что, в древней Японии, самураи, застигнутые врасплох, неспособные в ситуации, угрожавшей их чести провести обряд сэппуку в соответствии с традициями, просто перерезали артерии на шее и бросались на противника, сохранив тем самым свое достоинство. «Путь искренности в смерти» — в голове пронеслись строки из сокрытого в листве. И он больше не дрожал, он больше не боялся. Он улыбался. Он поцеловал девочку, почувствовав шелковые нити своими губами. Накрыл ее простыней и встал напротив дверей.
Дверь вот–вот должна была слететь с петель. Он стоял наперевес с бритвой и улыбался. Удар. Удар. Удар. На часах 9.10.
Он решил.
Сейчас.
Он приложил лезвие к артерии на своей шее. Бритва нежно лизнула его от ключиц к подбородку, плоть раскрыла свои объятья. Он еще раз окунул лезвие в кожу, уже с другой стороны. Сок хлынул из его артерий. Дверь, наконец, слетела. Отец ворвался в комнату и опешил, он стоял застывший и испуганный: среди всего того хаоса, что творился в маяке лежал труп его дочери без глаз и с зашитым ртом, ее глаза лежали на полу среди бильярдных шаров, а посреди комнаты стоял гость, сочащийся кровью с улыбкой на лице, кровь хлестала и стекала на пол, а он улыбался. Вторая дочь выглядывала из–за спины отца, изображая страх.
