Дробь | страница 28



от сытости или от голода пухнет морда,
кто–то мидии жрет в ресторане, я крошу твердый.
ресторан — это кабак для элиты,
мои мозги скурены, сердце пропито,
на душе камни и железобетонные плиты,
в глазах сырая известь, растут сталактиты.
тараканов в своей голове я распял во имя аваддона,
теперь там богомолы молятся большому красному дракону.
я люблю тебя, папа, мой отец лжи,
забери меня на цокольные этажи
сотрудник рявкнул «документы покажи»,
а у меня в багажнике мой труп лежит.
и пока младенец сосет грудь, его мать сосет сперму,
я работаю скотом на звероферме,
в дебрях гликодиново–гашишной медитации
я понял: смысл жизни в любви или в мастурбации,
и вот меня заблеванного везут в реанимацию,
а я продолжаю смеяться.
в прямой кишке моего сознания завелся толстый глист,
я зову его беркли, он субъективный идеалист.
поместил мозг в колбу шизофрении,
диагноз: социальная дизентерия,
я сидел на толчке, когда за мной пришел мессия,
он забрал меня на сигма–плато, насвистывая «аве мария».
я посадил в чернильницу споры черной плесени,
я хуже джи аллина и лучше генри кессинджера.
когда я был маленьким, я перевязывал ниткой бородавки,
теперь я повзрослел и немного поднял ставки,
и, бывает, вечерами, отложив томик кафки,
я перевязываю шею удавкой.

Затем я, скорее всего, уснул.

2.3. Сон о странном парне.

Веки, акульими пастями сомкнулись на глазном яблоке и никак не хотели сдвигаться со своих мест, где–то между сердцем и глоткой замер рвотным позывом вчерашний «непрожеванный крик», чуть ниже кишечник, свился змеей и недовольно шипел и булькал, ноги отказывались слушаться хозяина, а пальцы на руках возомнили себя припадочными эпилептиками.

Собравшись с силами, он все–таки превозмог себя и разлепил веки. В глаза ударил коварно просочившийся сквозь занавески луч света, утренняя светозвуковая граната «Заря».

Тяжело дыша, он сполз с постели и осмотрелся: на подушке, пропитавшейся желудочным соком, лежали ошметки плохо переваренной пищи, кусочки чипсов и шоколада, вперемешку с размолотыми орешками из автомата, обильно залитые дешевым коньяком и вышеупомянутым желудочным соком. На табуретке рядом с постелью был разложен натюрморт: небрежно раскиданные обрывки фольги от шоколада, смятая засмоленная изнутри бутылка минералки с «пулевым ранением» в области таза, катеторная игла и мелкие крошки гашиша. Он обслюнявил средний палец, провел им по поверхности табуретки и слизнул крошки, почавкал – помимо низкого коэффициента увлажнения в пустыне его рта явно разлагались трупы вчерашнего вечера, оставляя мерзостный запах и вкус. Очень хотелось пить. Под табуретом притаилась неприконченная бутылка коньяка. Протянув руку, он поднял фляжку, откупорил и пронес горлышко перед ноздрями, запах дешевого алкоголя, мощная волна вони, спирт ударил в нос и по всему делу прошлась дрожь отвращения, умерев все там же: между сердцем и глоткой, рядом с «непрожеванным криком». Он опрокинул бутылку и двумя большими глотками жадно схватил остатки. С нижней губы скатились к подбородку пара капель, растворившись в зарослях двухнедельной небритости. По телу прошлась еще одна волна отвращения, схороненная в братской могиле глоткосердца с предыдущими волнами. На мгновение в его теле разгорелась война: кровь прилила к лицу и ушам, глаза заслезились, глотка разгорелась пламенем, а желудок рвотными судорогами пытался сплюнуть сброшенный в него коньяк. Его еще раз передернуло, и он одержал победу: организм проглотил очередную порцию алкоголя.