«Все, решено, надо ему рассказать, – подумала я. – Во всем признаться. Он имеет право знать об этом».
Репетиции шли, и постепенно наш коллектив становился все более дружным. Личные проблемы отходили на второй план. Я продолжала наблюдать, можно даже сказать, подглядывала за Эльжбетой, мне было интересно, как она играет свою роль. Никогда прежде я такими вещами не занималась, всегда искала в себе идеи для каждой новой роли, но на сей раз речь шла о другом. Я смотрела, как она справляется с материалом. А справлялась она замечательно. С каждым днем ее Мадлена становилась все колоритнее. Вначале, когда они с Зигмундом начинали перебрасываться своими репликами, чувствовалось, что Эльжбета немного зажата, но со временем, по мере того как Зигмунд переставал быть Зигмундом и становился Мольером, она играла все лучше. Это замечала не только я. Атмосфера на репетициях царила приподнятая. Давненько такой не было: весь состав исполнителей как будто чувствовал, что рождается совершенно особенный спектакль. Один раз, правда, показалось, что все в одночасье рухнет. По сценарию я должна была присесть на колени Зигмунду и обнять его за шею.
Зигмунд-Мольер:
– Моя девочка… (Думает.) Теперь это не страшно. Я решился. (Подводит Арманду к распятию.) Поклянись, что любишь меня.
Арманда:
– Люблю, люблю, люблю…
Мольер:
– Ты не обманешь меня? Видишь, у меня уже появились морщины, я начинаю седеть. Я окружен врагами, и позор убьет меня…
Я отвечаю:
– Нет, нет! Как можно это сделать!
Мольер:
– Я хочу жить еще один век! С тобой! Но не беспокойся, я за это заплачу, заплачу! Я тебя создам! Ты станешь первой, будешь великой актрисой. Это мое мечтанье, и, стало быть, это так и будет. Но помни, если ты не сдержишь клятву, ты отнимешь у меня все.
И тут Эльжбета ушла со сцены. Режиссер был вне себя:
– Так и знал, что этим все закончится! Слишком много баб в спектакле.
– Ну, почему же много, всего две, – невинно заметила я.
– Хорошо бы на одну поменьше!
Эльжбету я отыскала возле гардероба, она курила сигарету.
– Ты должна немедленно вернуться на сцену, – сказала я решительным тоном.
– Все бессмысленно, он не подходит на роль Мольера. Не годится ни в психологическом плане, ни в физическом… Ты читала «Жизнь Мольера» Булгакова? Нет? Почитай. Поймешь, каким должен быть Мольер.
Я-то думала, что она приревновала меня к Зигмунду, а она, оказывается, сокрушалась, что он не так играет. Или, может быть, это притворство? Эльжбета просто не хочет признаться, из-за чего на самом деле она психанула? Нет, она не притворялась. Я чуяла это. Она была искренней, потому что понимала, что может себе позволить такую искренность со мной. Во второй раз в наших отношениях произошел перелом – они становились глубже, серьезнее. И это происходило независимо от присутствия или отсутствия Зигмунда. Такое положение вещей избавляло меня от чувства вины. Мы будто постепенно становились союзницами. Эта пьеса была нашей, и только нашей. Моей и ее. И никто не имел права испортить пьесу, даже Зигмунд, то есть прежде всего Зигмунд. Эльжбета давала мне понять, что мы с ней сами должны как-то справиться с ситуацией, раз режиссер не хочет нам помочь. Возможно, именно поэтому она и ушла со сцены, чтобы привлечь мое внимание. В театре игру партнеров критиковать не принято – для этого существует режиссер. Порой допускалось сделать замечание, что-то тактично подсказать, но только в определенных обстоятельствах. Немаловажным было и то, кто делает подобные замечания. И уж конечно, этого не должна была делать ни начинающая актриса, ни тем более актриса, которая после долгого перерыва вернулась на театральную сцену.
