Наконец появился Зигмунд со своей подопечной. Она показалась мне не особенно интересной внешне. Но наверняка эта девушка талантлива – Зигмунд старается окружать себя только талантливыми студентками. Началась репетиция. Зигмунд произнес:
– Воды!
А Эльжбета – свои слова:
– Скорее! Король аплодирует!
Все читали текст, стараясь не смотреть друг на друга.
Никакой особой атмосферы в эти моменты не было, но это обычная ситуация на первых репетициях, когда еще не выучен текст. Однако то, что эти двое читают именно этот диалог, а не какой-нибудь другой, имело значение – по крайней мере, для меня. Когда Эльжбета прочитала: «Собаку, которая всю жизнь стерегла дом, никто не выгонит. Ну а ты, Мольер, можешь выгнать. Страшный ты человек, я тебя боюсь», а Зигмунд ей в ответ: «Не терзай меня. Страсть охватила меня», я украдкой взглянула на лица остальных актеров. Интересно, как они воспринимают их диалог? Всего текста пьесы я толком не знала, только отрывками, но меня не на шутку захватила сцена исповеди Мадлены. Я даже выучила ее наизусть, хотя другие куски текста практически не попали в поле моего зрения. А напрасно – текст был красноречивый. Боюсь, даже чересчур красноречивый. И мы трое из-за него можем попасть в ловушку, которую я сама и расставила. Впрочем, для таких опасений было уже поздно. Я все никак не могла сосредоточиться, путалась в своих репликах. В конце концов режиссер не выдержал и объявил перерыв, чтоб, как он выразился, «некоторые могли собраться». Я понимала, что эти слова относятся в первую очередь ко мне. Вот тогда в первый раз у меня и появилась мысль о побеге. Сбежать туда, где бы меня никто не нашел и ничего от меня не требовал, чтобы наконец все оставили меня в покое.
В перерыве Зигмунд подошел ко мне и обнял.
– Вот как, супруги со стажем, а все еще обжимаются по углам, – пошутил он. Должно быть, он почувствовал мое настроение. Он любил меня, потому что, когда любишь, ничего не надо объяснять. Зигмунд давал мне понять, что все идет как надо, что он контролирует ситуацию.
Я почувствовала прилив такой благодарности и любви, что глаза у меня увлажнились.
– Только не реви, – шепнул он мне на ухо и украдкой, чтоб никто не заметил, поцеловал в висок. И вдруг стал для меня таким родным и близким. В сущности, ближе его у меня почти никого не было. А я, дура, вздумала плести интриги против него, да еще на пару с его бывшей женой, которая, в силу известных обстоятельств, просто не могла быть настроена к нему благожелательно.
