Александра вернулась вечером, когда Мария со Степанычем вдвоем пили кофе в опустевшем музее.
– А этот что тут делает? Нашел место! Давай проваливай отсюда! И заразу свою блохастую от крыльца забери!
Степаныч безропотно ретировался, лишь прошаркали ко входной двери тапки. Маша бросилась на защиту:
– Сашуля, напрасно ты так, он не пьет сейчас. Ягоду приносит. Помогает. Мне с непривычки все сразу тяжело.
Александра помягчела:
– Ладно, сорвалась. Как ты тут? Что такого тяжелого, что и не справиться?
– Я хорошо, – прилежно принялась отчитываться Мария. – У меня все получилось. Ты только не ругайся, но я бар открыла. Я пироги пекла и продавала. Хочешь? Давай я тебе кофе сварю.
– Лучше водки мне налей, – вымученно-насмешливо отозвалась Александра, растирая ладонью лоб, – хреново мне.
– Что-нибудь с мужем? – забеспокоилась Маша.
– Ничего нового. Ни-че-го. Ты в голову не бери, я всегда такая возвращаюсь. Тяжело это. Тащи свои пироги.
Пироги Саше понравились, она с удовольствием закусила ими водку, закурила. Сладко и вкусно выпустила дым.
– Саш, – Маша вернулась из подсобки, шурша пакетом, – на, это я заработала. Здесь половина.
Заставила Александру посмотреть. Александра лениво достала из пакета деньги, присвистнула:
– Да ты лихая, тихоня. И как тебе только удалось? Так и у меня не всегда выходит.
– Хочешь, я буду приходить тебе помогать? Давай? – с готовностью предложила Мария.
Но Александра как-то сразу насторожилась, нехотя ответила:
– Спасибо. Надо будет, может быть, полы вечером помыть, уборку сделать, так я позову.
И Маша поняла, что приключение ее закончилось. Наскоро попрощалась и подалась домой. Шла чуть не плача, прижимая к груди пакетик с сувенирами и деньгами, и едва не прослушала, что из дома ее доносятся непривычные звуки.
Еще с дороги слышны были грохот, стук, затейливый мат, раскатистый мужской смех.
В доме крушили печку.
Маша осторожно протиснулась в кухню и чуть не заскулила от досады – по всему дому висело плотное облако белой пыли. Ничего не убрано, мебель не накрыта, двери в комнаты нараспашку. И летит, летит повсюду мелкая, въедливая пыль, оседает на недавно чистых поверхностях.
– Бог в помощь! – крепясь, поприветствовала Маша работяг.
Под чутким руководством Македонского печку громили Николай-столяр и незнакомый чернявый, усатый мужик, раздетый до пояса. На лоснящемся от пота рельефном торсе его тоже лежал сероватый налет.
Маша прямиком бросилась в спальню, закрыла за собой дверь. Уборка была неминуема. Тонким пальчиком поводила по запыленному зеркалу, получилось «Маша». А ниже привычно, как писала в детстве на всех подходящих поверхностях: «М+М=Д». От трех букв в действительности осталась только одна «М»—она, Маша.
