Когда холодало и падала роса, я наконец шла в дом. За мной тащился сонный Лукс, Тигр маршировал в шкаф. Я поворачивалась спиной к стенке и засыпала. Впервые в жизни я была умиротворена, не довольна или счастлива, а именно — умиротворена. Все дело было в звездах и в том, что я наконец поняла: они настоящие. Не знаю, почему я так решила, и объяснить это не в силах. Так, и все.
Еще было ощущение, как будто какая-то большая рука останавливала часы у меня в голове. А потом сразу было утро, Тигр расхаживал по мне, в лицо светило утреннее солнце, где-то далеко в лесу кричала птица. Первое время мне не хватало птичьего концерта, что будил меня в долине спозаранку. В лугах птицы не поют и не щебечут, только резко, звонко кричат.
Я просыпалась и босиком вбегала в занимающийся день. Вокруг тихо-тихо, трава покрыта сверкающими каплями; позже, когда солнце поднимется над лесом, они загорятся всеми цветами радуги. Иду в хлев подоить Беллу и выпустить их с Бычком на луг. Белла уже не спит, ждет меня. Ее сын, соня, еще лежит, опустив голову, на лбу — влажные со сна завитушки. Почистив хлев, спешу домой — мыться, переодеваться и завтракать. Лукс и Тигр бегут гулять, напившись парного молока. Дверь весь день открыта, и на постель падают солнечные лучи. А в пасмурную и дождливую погоду в доме становилось неуютно. Это ведь просто крыша над головой, а не приют, как охотничий дом. Но дождь шел не часто и ни разу — дольше одного-двух дней. Тигр играл с бумажками, а Лукс дрых под печкой. Я много возилась с котенком. Собственно говоря, он не был уже котенком — он очень вырос, мускулы окрепли, шерсть лоснилась, роскошно топорщились его густые усы. Он был совершенно не похож на мать: необузданный, требующий любви и в любую минуту готовый на всякие проказы. Страстью его был театр, роли же оставались неизменными: злобный хищник, отвратительный и ужасный; маленький котеночек, беспомощный и вызывающий жалость; задумчивый мыслитель, чуждый всего обыденного (эту роль он ни разу не выдержал более двух минут), и тяжко оскорбленный, уязвленный в своем мужском достоинстве кот. Публика ограничивалась мной — Лукс немедленно засыпал во время представлений, к нему отношения не имевших. Пока не было и следа мрачной меланхолии, время от времени посещающей взрослых кошек. Конечно, в горах у меня оставалось много времени для Тигра, так и получилось, что я стала ему подружкой. Но гораздо более, чем мной, он дорожил своей свободой. Он терпеть не мог, когда его запирали, и по двадцать раз на дню удостоверивался, что дверь или окно открыты. Как правило, его чувству независимости этого хватало, и он возвращался в шкаф спать. Лукс давно бросил ревновать. Полагаю, он не принимал Тигра всерьез. Играл, конечно, с ним иногда, то есть добродушно отвечал на заигрывания малыша, но страдал от его темперамента. Когда на Тигра находило и он сломя голову носился по дому, Лукс глядел на меня с недоумением взрослого, находящегося в легком замешательстве. Мне только ни в коем случае нельзя было забывать похвалить его. Он жил моими похвалами и хотел все снова слышать, что он — самая красивая, умная и лучшая собака. Это было для него не менее важно, чем еда или движение.
