Вокруг цвела весна, а я видела только дрова. День ото дня росла желтая гора опилок. Вся в смоле, руки полны заноз, плечи ноют, но работала как одержимая, стремясь напилить как можно больше. Это давало чувство безопасности. Я слишком устала, чтобы ощущать голод, а своих животных кормила машинально. Собственно, я жила только молоком, никогда прежде не пила столько молока. А потом внезапно поняла, что дальше так нельзя. Сил вообще не осталось. Рабочая горячка прошла, и несколько дней я провела в халате и домашних тапках, восстанавливая силы. Понемногу опять начала есть молодую крапиву с картошкой.
Тем временем Кошка совершенно перестала думать о своем буйном отпрыске. Если он неуклюже к ней подбирался, она отвешивала ему оплеуху, совершенно недвусмысленно давая понять, что детство позади. Тигр вел себя как настоящий уличный мальчишка. Приставать к матери не решался, а вот несчастного Лукса терзал дни напролет. Но сколько терпения было у этого пса! Он мог покончить с котишкой одним ударом, а как бережно обращался с ним. Однако в один прекрасный день даже Лукс пришел к убеждению, что Тигра следует проучить. Он ухватил пищащего и отбивающегося малыша за ухо, протащил через всю комнату, швырнул под мою кровать и не торопясь вернулся к печке, чтобы наконец спокойно выспаться. Тут даже до Тигра дошло. Но поскольку он ни за что не мог стать тихим и послушным, то избрал меня как следующую жертву.
Я никак не могла отдохнуть после дров, но он не оставлял меня в покое. Мне все время приходилось кидать бумажки или гоняться за ним. Больше всего он любил притаиться, а когда я, ничего не подозревая, проходила мимо, выскочить и укусить за ногу. Ему только ручонок не хватало, чтобы хлопать в ладошки, когда я в ужасе отскакивала. Мать явно его не одобряла. Меня же, думаю, она презирала за то, что я не давала отпора. В самом деле, Тигр иногда становился истинным наказанием. Но я помнила об участи его братика и сестрички, и у меня не хватало духу прикрикнуть на него. Он по-своему благодарил меня за это, то укладываясь спать у меня на коленях, то тыкаясь мордочкой мне в лицо, а то упирался лапками в грудь и внимательно глядел на меня медовыми глазами. Глаза у него были темнее и теплее, чем у матери, а вокруг носа шла тоненькая коричневая каемка, точно он только что напился кофе. Я крепко его полюбила, и он отвечал мне тем же. Ведь ни один человек еще не причинил ему боли, он избежал грустного опыта матери. Он все время норовил пойти со мной в хлев. Там сидел на плите и, встопорщив усы, заинтересованно наблюдал, как я обихаживаю Беллу и Бычка. Очень скоро он сообразил, что Белла — источник вкусного молока, и немедленно после дойки я обязана была наполнять его блюдечко. К обоим огромным животным — маленький Бычок для него тоже был великаном — он приближался осторожно и с оглядкой.
