— Я все сделаю сама.
— Думаю, что компресса будет достаточно.
— Да.
Я встал у окна, повернувшись к ней спиной, и посмотрел наружу. Туман сгустился. Он обволакивал унылый пейзаж зловещей пеленой. Я достал трубку и попытался ее набить. Пальцы у меня дрожали, меня мутило. Наверно, на меня действовал тошнотворный запах гниющих цветов, поднимавшийся снизу.
— Что это за цветы? — спросил я.
— Я их продаю.
— Такие? Вряд ли вы найдете на них покупателя.
— Я все забросила с тех пор, как это случилось с Бенуа.
— А теперь вы их храните для гербария?
— О, теперь их можно выбросить…
— Я тоже так думаю.
Я мигом слетел с лестницы, схватил корзину, ящики и с каким-то остервенением вышвырнул все это во двор.
— Ну вот, — снова сказал я, подходя к Белите.
Она тем временем переоделась в блузку с короткими рукавами.
— Так лучше, — добавил я. — А вы как себя чувствуете?
— Все в порядке. Вы очень добры.
Я сел на кровать и протянул ей левую руку ладонью вверх.
— Проверьте, так ли это.
Она отпрянула.
— Я не умею гадать.
— А я умею.
Я взял ее за руку:
— Тот, кого вы называете своим приемным отцом, Авель Бенуа, достаточно долго прожил рядом с вами, чтобы избавить вас от множества предрассудков, и в частности от предрассудков вашего народа. Он вас вырвал из племени и сделал из вас свободного человека… в той мере, в какой существует свобода. Это очень похвально, но в то же время он лишил вас фольклорного колорита: отучил читать будущее.
Она улыбнулась:
— В этом есть доля истины.
— Может быть, вы не все забыли. Ну-ка, попытайтесь. Воскресите в себе голос предков и их тайны.
Очень серьезная, она села рядом со мной, взяла меня за руку и стала ее разглядывать. Ее волосы касались моего лица.
— Ну, что?
Она оттолкнула мою руку.
— Ничего. Я не умею читать по руке. (В ее карих глазах затаился страх.) Не умею…
Она встала.
— Вам я доверяю.
Потом спустилась вниз. А когда вернулась, в руках у нее был ветхий бумажник. Она положила его на кровать. Я вопросительно посмотрел на нее.
— Это его бумажник, — сказала Белита. — Он сказал полиции, что на него напали арабы, но это неправда, Он велел мне спрятать его, чтобы поверили, будто его обобрали, но его не обобрали.
— Я давно подозревал, что тут дело нечисто, — сказал я, хватая бумажник и разглядывая его содержимое.
В нем было тридцать тысяч франков и ничего другого, что могло бы навести меня на какой-нибудь след.
— Простите, но… здесь все цело? — спросил я.
Задетая, она сухо ответила:
— За кого вы меня принимаете?
