— Еще бы! Давно так не обьедали!
— Рахмат. Совсем очень вкусно.
— Спасибо вам большое. Жаль только, что на двоих.
— Как на двоих?
— Ну, две карточки дали. Но это ничего, мы делим на всех, еще затируху добавляем — отличный обед получается. Сто лет такой не ели.
— Ну что ж, рад за вас. Значит, на двоих… Кто выдал?
— Бутыгин.
— Ага. Ну, ладно. Это мы исправим. А вы уж с новыми силами нажмите там. К первому декабря цех пустим?
— Пустим.
— Ну, смотрите, ребята. На вас вся надежда. Мы должны фронту дать еще тысячу метров каркаса ежедневно. Дадим?
— Дадим, Юрий Борисович. Не сомневайтесь.
— Ну что ж… Спасибо. Я надеюсь на вас. Так, значит, насчет второго фронта разговор?
— Ага. Вот думаем: выступят англичане и американцы или вот так будут сидеть на своих островах, речами нас поддерживать? Да вы садитесь, садитесь к нам.
— Н-да… Серьезный вопрос, — Гагай присел с краю стола, покрутил в пальцах заскорузлую солонку. — Видите, с одной стороны, им, конечно, хотелось бы, чтоб Советский Союз прекратил свое существование — это ясно. Чтоб на месте Советского Союза была совсем другая Россия. Говорят, что Черчилль на вопрос, какой исход войны вас устраивает, сказал: «чтоб Германия лежала в гробу, а Россия на операционном столе». — Гагай боднул головой, а щека его дернулась. — Но, с другой стороны, они понимают, что только Россия с ее народом, с ее просторами и резервами может спасти их сейчас, а не то они сами окажутся в гробу.
— Так, думаете, выступят?
— Помогать они нам будут, конечно, — он посмотрел солонку на свет, постучал ею зачем-то о стол. — А с открытием фронта, боюсь, торопиться не станут.
Неужели вы думаете, что Англия и Америка вот так спокойно будут видеть, как Гитлер занимает Россию? — Это Синьор. Он сел на своего конька, он возбужден и взволнован. — Англия — это страна великой культуры, она не допущит такое…
Насчет культуры — это верно. Однако допустила она интервенцию в Россию в восемнадцатом году.
— То было другое. Сейчас у нас общий враг.
Что ж, дай бог ошибиться! В тридцать втором году я был на практике в Шеффилде, немного знаю англичан. Очень деловой, работящий народ, но более всего на свете ценят свое спокойствие. Пусть даже оно дается ценой чьей-то трагедии.
— А Синьор говорит — они в тридцать девятом объявили войну, еще в тридцать девятом объявили. Когда их никто не заставлял, верно он говорит? — тараторит Миша, и мы все в упор глядим на Гагая.
И то верно. Престиж заставил. Престиж для них тоже много значит. Иногда — превыше всего.
