* * *
Утром около девяти я остановила машину возле дома, где жила Ахолия Ивановна. Андрея еще не было. Я вышла из машины. Был прохладный пасмурный денек, шел мелкий снежок, который, правда, быстро таял, потому что температура была все-таки плюсовая. Я подняла воротник куртки. Если Андрюша опоздает, а это он может, мне придется какое-то время торчать здесь одной. И, пожалуй, сяду все-таки в салон: неприятно, когда на непокрытую голову падает мокрый снег.
Я уже собралась действительно сесть в машину, чтобы дожидаться моего друга там, в тепле и под музыку, как вдруг заметила знакомую высокую фигуру. Человек шел вдоль дома Ахолии Ивановны. Это был некто Кузякин Григорий Аполлонович, продюсер и музыкант, фигура в нашем Тарасове довольно известная. Не скажу, кто, когда и на какой тусовке нас познакомил, но, помню, однажды я была представлена этому гению эстрадного искусства, и гений даже сделал попытку немного поухлестывать за мной. Однако господину продюсеру не повезло: я по природе не любительница завязывать романы с людьми на двадцать лет старше себя, и я вежливо дала понять Григорию Аполлоновичу, что продюсерство и частный сыск – вещи практически несовместимые. Кузякин осведомился на всякий случай, есть ли у него надежда хоть когда-нибудь быть, так сказать, допущенным к телу, к моему телу, но я избавила его от всяких иллюзий на мой счет. После этого мы, как принято говорить в таких случаях, остались друзьями и, встречаясь изредка в компании общих знакомых, общались исключительно в рамках этой категории. Григорий, как он сам просил называть его, продолжал оказывать мне некоторые знаки внимания, я принимала их несколько сдержанно, не давая дистанции между нами уменьшиться ни на миллиметр, и на этом наши отношения и заканчивались.
Я решила окликнуть Кузякина: если уж мне предстоит торчать здесь в ожидании Мельникова, так пусть хоть первый скрасит мое гордое одиночество.
– Григорий!
Продюсер повернул голову в мою сторону, на его лице с аккуратной профессорской бородкой и усами отразилось крайнее удивление. Он подошел ко мне и театрально раскланялся:
– Бон матен, мадемуазель.
Говорят, Кузякину уже стукнул «полтинник». Хотя он это тщательно скрывал, ни под каким предлогом не позволял касаться вопроса его возраста и всегда говорил о себе с загадочной улыбкой Моны Лизы, что он мужчина в полном расцвете сил, как человеческих, так и творческих. Он носил модные твидовые пиджаки и джинсы, экстравагантные джемпера и яркие шейные платки, а также ботинки на платформе или высоком каблуке. Многие считали его щеголем, и не без основания. У продюсера были длинные черные волосы, чуть тронутые на висках сединой, правда, кое-кто уверял, что эта седина – результат искусной работы стилиста. Впрочем, седина Кузякину шла, и вообще, многие находили его мужчиной довольно интересным, его темно-карие выразительные глаза контрастировали с бледностью его кожи, орлиный нос делал его похожим на горца, и если бы он задался целью завести себе жену, я думаю, это ему вполне удалось бы. Но господин продюсер ухаживал исключительно за молоденькими девушками, про которых сам говорил, что замуж им еще рано, а злые языки разносили по городу слухи, что он долго не задерживается ни на одной кандидатуре и ни одной из своих пассий еще не сделал официального предложения руки и сердца. Так это или нет, утверждать не берусь, поскольку вообще не интересуюсь подобными типами, но тот факт, что Кузякин в свои «далеко за сорок» все еще оставался интересным состоятельным холостяком, как говорится, имел место быть.
