— Собирался, но если ты…
— Вот и женись. Женись. — Она сказала это без злобы, скорей с грустью. — Ты хороший человек, а я… — Она махнула рукой. — Не получится у нас ничего, я знаю… Только намучаешься…
— Сына… — с трудом выговорил он это слово и что-то булькнуло у него в горле, — покажешь?
Покажу. Приходи в пять часов к Дому родителей, я с ним гулять выйду. Только не подходи, умоляю тебя. Для его же блага. Он уже все понимает… Может быть, и у меня еще будет семья…
Он пришел, как она велела, стоял в стороне и видел, как она вышла из подъезда с маленьким, неуклюжим человечком в черной шубке и прохаживалась с ним по заснеженной дорожке, держа его все время за руку и оглядываясь. У Светланова сердце тогда захолонуло. И он дал себе слово — никогда больше не приезжать, пока сама не попросит.
Слово-то дал, но сколько раз во сне видел лицо сына — то оно было родное, ласковое, то чужое, незнакомое, но он почему-то знал — это Валерий…
И вот теперь он сидел рядом с сыном, совсем рядом — вот он, можно дотронуться до него рукой, погладить волосы. Можно разбудить его, заглянуть в глаза…
Заглянуть в глаза… Николай Петрович вспомнил этот холодный, насмешливый взгляд и с горечью подумал, что вот сейчас, спящий, Валерий ближе ему, что не хочется будить сына.
Густели сумерки за окном, в комнате был полумрак. Николай Петрович вглядывался в лицо Валерия, ловил забытые черты Люды, не той, которую недавно видел на экране, а той, которая стояла счастливая, с букетом цветов, после премьеры «Машеньки», и сердце его переполнялось щемящей грустью и еще какой-то неведомой, неосознанной пока болью.
Я проснулся, а возле меня сидит Николай Петрович, наклонился надо мной, трогает за плечо, в лицо заглядывает. Я как увидел его, все вспомнил, хотел глаза закрыть, повернуться к стене, сделать вид, что ничего не соображаю, не проснулся еще, но он сказал: «Тебя подождать или ты сам придешь?»
И я решил — уж лучше сейчас подняться, чтоб с ним вместе прийти.
Спустились мы по лесенке, он провел меня в ванную, сам вышел за дверь. Я пустил холодную воду, она лилась, шумела, а я нарочно стоял долго-долго, смотрел, как она льется, пусть думает, что я моюсь, а я стоял, смотрел на воду, на себя в зеркале. Волосы чуть смочил, поправил. Опять постоял. Лицо малость ополоснул. И снова стою, смотрю на воду, на себя, вокруг все рассматриваю — зубные щеточки разноцветные в пластмассовом стаканчике, коробочки разные, с кремом, что ли, одеколон «Утро» — вое это на стеклянной полочке возле зеркала, все такое чистенькое, сверкающее, расставлено в строгом порядке, как на витрине в магазине — сразу видно: все тут у них по полочкам разложено, все только на своем месте должно лежать, не дай бог что-нибудь сдвинуть… И в жизни, видать, — то же самое: все по расписанию, все заранее рассчитано — не дай бог сдвинуть что-то…
