Но не вышло: кураж был сильный, прыгнул слишком высоко и чуть назад, попал ногами не в седло, а на круп лошади, которая выступила в роли охотника, следящего за тем, чтобы счастье было кратким. Это у нее получилось. Взбрыкнув задом, она отправила меня в высокий, но непродолжительный полет, закончившийся кровавым туманом перед глазами, болью, попыткой вдохнуть воздух в отбитую грудь и ленивыми мыслями – вернется ли это бессердечное животное к своему хозяину или придется остаток дороги преодолевать на своих двоих.
То, что позвоночник цел и конечности шевелятся, уже проверил. Одна мысль не давала покоя: никак не мог вспомнить, что почувствовал при этом. Чего было больше в этом непростом чувстве – радости или сожаления…
Глава 5
Дела душевные и производственные
Морщась от болезненных ощущений в отбитой спине, снимал во дворе у Мотри свои бочоночки и радовался, что не забыл залить в бурдюк пару литров ликера. Как начали ликер мешать, так и взял за привычку заливать бурдюк ликером: вода зимой замерзает, а пустой возить – примета плохая. А то приперся бы в гости к Мотре с самогоном неразбавленным, легким дамским напитком. Тут уж действительно в ответ можно услышать: дверь ты, парнишка, перепутал, ну а заодно и улицу, и город, и век.
На улице еще было светло. Расседлав кобылу и кинув в стойло сена, занес оба бочонка в сени – дверь была незапертой. Прихватив с собой бурдючок с медом, постучался в хату.
– Заходи, кого там нелегкая принесла, – ласково попросила в гости Мотря, намекая, что недаром у меня мысли в голове крутились, что напутал что-то, и ликер тут ни при чем.
– Здравствовать тебе, Мотря, вот подарки тебе привез на Рождество, – начал рассказывать, какие замечательные особенности есть у полученных мной жидкостей. Как различить ту, которая для растирания и согревания, от той, которую можно внутрь применять и лечебные травы на ней настаивать. Заодно расхваливал, какой знатный заморский мед в моем бурдюке: его просто необходимо сегодня продегустировать. Еще обещал ей рассказать про мои попытки такой же сварить.
Она молча слушала, не перебивая и не комментируя услышанное. Ее черные глаза, вбирающие в себя, как колодцы, сегодня были скованы льдом и холодно смотрели на меня, не пуская к себе внутрь. Когда умолк после десятой безуспешной попытки перевести монолог в диалог, она спросила:
– Все сказал?
Что-то этот вопрос мне напомнил, поэтому на всякий случай произнес:
– Нет.
– А чего тогда умолк?
