Мы уже знаем, как в семнадцать лет Дуглас Хэйг не без труда сдал экзамены на степень бакалавра и избрал себе стезю. Раз сын пришел к Августу делиться принятым решением:
— Я буду петь в «Ла Скала»! Я чувствую в себе призвание певца-баса!
— Из Арраса в Милан путь не близкий, — улыбнулся Август.
— Studium etpatientia cuncta impedimenta vincunt, — изрек Хэйг.
— Faciliter dicere, difficulter facere, — усмехнулся Август.
— Папа! — вспыхнул Хэйг, приняв усмешку за насмешку.
— Ну же, не кипятись, — умерил пыл сына Август. — Сие рвение я приветствую. И все-таки знай: тебе придется трудиться с усердием, не щадя себя, причем не пять или шесть, а целых девять, если не десять лет биться за первые места на певческих турнирах. К чему мы пришли бы, если всех желающих сразу бы приглашали в «Ла Скала»?
— Я буду двигаться step by step, — заверил Хэйг.
— Тебя ждет длительный и изнурительный путь, — предупредил Август.
Итак, Хэйг занялся репетициями: вытягивал звуки, высчитывал такты, пел каждый день, начиная на заре и заканчивая на закате.
Раз, к вечеру, в начале мая, Хэйг, усталый, измученный, изнуренный арией из кантаты Гайдна, чуть ли не в беспамятстве притулился к краю бильярда (махину передвинули к углу living'а, так как в бильярд уже не играли).
Август, в перерыве, развлекал себя вариациями на тему «Влтавы» Бедржиха Сметаны.
Вдруг Хэйг заметил странную вещь: зеленая ткань на четверть была как бы уедена плесенью; вся кайма была как бы забрызгана удивительными белыми капельками, испещрена маленькими крапинками, усыпана мелкими прыщиками. Хэйг пригляделся: эти странные льдинки или причудливые снежинки, в среднем круглые, а изредка даже резные и ажурные, складывались в фигуры и имели ясный, целенаправленный характер, как бы выражая некую интенцию, умысел: значки были не случайными пятнышками, а — учитывая все значения термина — знаками значащими; пусть не такими значащими, как буквы в манускриптах, и все же значащими, как нитки в кипу (письме узелками в традиции индейцев инка).
А далее — еще причудливее. Август играл на инструменте, а тем временем запись на бильярде писалась далее, прибавляясь, правда, на какие-нибудь миллиметры или даже на ангстремы. Хэйг пересчитал и насчитал тридцать два белых значка. Август играл весь вечер, Хэйг ни на секунду не прекращал наблюдать, всматриваясь в видение на краю сукна. При заключительных звуках — тут Август сбился и сфальшивил в трезвучии — Хэйг насчитал уже тридцать три знака: замыкая серию, свежий, едва вылепившийся или вылупившийся тридцать третий элемент явил наблюдателю сначала ауру, затем едва различимый венчик и в финале белеющие и разрастающиеся на глазах крупинки.
