У Бёма Хэйг набирался мастерства. «Здесь акцент мне кажется чуть вялым», или «При реплике „Altra brama quaggiu mi guida“ будь сдержанней: не кричи, не мычи, не рычи. Звучи! Нам нужен звук сильный и гладкий, а не рыхлый и ухабистый», — временами замечал взыскательный и вместе с тем участливый мэтр. А в принципе, юный бас Бёму нравился.
Раз, в кулуарах замка Дюкале — куда известные певцы, как ранее великий Ланца, дважды в неделю являлись услаждать слух изысканных ценителей — Хэйг встретил Хыльгу Маврахардатис, певшую партию Дуэньи Анны. Хэйг сразу же без ума влюбился в диву; а та сразу же разделила эту внезапную страсть: через три дня в близлежащем княжестве Сан-Марини, без труда заручившись разрешением, Хэйг и Хыльга вступили в брак. Зевая, так как был уже вечер, муниципальный клерк выжал из себя сухую и пресную эпиталаму. Правда, затем — как бы в утешение — в синем мраке на плитах piazza centrale лучшие римские cantanti и musici часа четыре играли и распевали перед юными супругами арии и кантаты, баллады и серенады, мадригалы и эпиталамы, кантилены и сирвенты, каватины и вирелэ.
Ах, чудный миг! Ах, незабываемые секунды! При свете звезд и луны пела скрипка, затем вступали альт и флейта: чистые звуки струились нежными птичьими трелями! Хэйг держал в руке руку Хыльги.
Да, уважаемый читатель, как и мы, ты также желал бы найти здесь счастливый финал, так сказать, happy end. Например, Дуглас Хэйг Вилхард и Хыльга Маврахардатис влюбились; женились; зажили в мире и счастье; дали жизнь тридцати трем детям (все мальчики), причем все выжили…
Увы! Нет! Судьбу не переиграешь. И здесь нас будет ждать неизбежный фатум. И здесь не смилуется Всевидец. Заклятие — чей мрачный знак преследует жертву всегда и везде и чью суть я всю жизнь пытаюсь раскрыть — свершится и тут. Смерть, явившаяся спустя три дня на урбинскую сцену, через двадцать лет заявится к Антею Гласу и Хассану Ибн Аббу…
Желая представить публике папу Дуэньи Анны в виде статуи — Каменный Пришелец является на сцену в финале dramma per chiama scherzare— Карл Бём решил закрасить или, правильнее сказать, зашпаклевать Хэйга. Застывшая смесь (гипс, асбест, клей) превратилась в белый, блестящий, твердый панцирь, разумеется, стесняющий все движения и все же не мешающий передвигаться. В сем футляре была сделана дыра, не заглушавшая текст певца, а лишь изменявшая тембр и усилившая глухие и низкие звуки, так нравившиеся Бёму. «Кажется, — шутя заметил венский дирижер, — так и слышишь, как из склепа нас заклинает хрип мертвеца». Бём был прав. Даже чересчур прав, еще не ведая, в чем. В силу неизвестных причин, заштукатурив, закрасив белилами и замазав глазурью Хэйга, ему забыли вырезать щели для глаз и ушей. Все засуетились, а время упустили: уже шла сцена, где Жуан, насмехаясь, приглашает Статую разделить с ним трапезу. Итак, Хэйга принялись устанавливать на пьедестал. Изначальный план ничем не нарушался, и если бы не случайная нелепица…
