Еще год назад я считал Франкфуртскую книжную ярмарку праздником, несмотря на истерическую конкуренцию и стремительно заключаемые контракты, тайные измены и любовные связи между коллегами. А может быть — именно поэтому. Трудно было не потерять голову от бесконечных дискуссий о покупке прав на книгу, о которой ты и знал-то всего ничего: содержание, изложенное в двух словах, либо необычайно красивое начало. Иногда дело решали рекомендации симпатичного редактора, считающего книгу ужасно современной и важной и предрекающего ей фантастический успех.
На этот раз я вылезал из своего роскошного «рено-эспейс» с чувством страха. Я тащил тяжеленную коробку с книгами к дверям отеля, вдыхая сырой воздух, и чувствовал, что нынешняя ярмарка станет для меня решающей.
Мне недавно исполнилось сорок, и я слишком хорошо понимал, что до сих пор моя жизнь проходила как наводящая сон череда проб и ошибок; и всякий раз я пробуждался в панике, полный благих намерений, готовый к переменам. Все равно каким: переехать, жениться, написать бестселлер. Наконец я устал от собственного оптимизма.
Облако, в котором безмолвно парил Франкфурт, врывалось в мои легкие, неся с собою самодовольство и претенциозность, переполнявшие писателей и их издателей (вторые, понятно, доминировали). Кто скажет новое слово в современной литературе, кто предскажет будущее? Чей голос окажется самым сильным, чья книга утолит голод, мучающий публику? Какая книга расскажет то, о чем каждый хотел узнать — сам того не сознавая? Я все яснее видел, что Франкфуртская ярмарка — всего лишь Лас-Вегас от культуры, но — увы, моя страсть к азартным играм с годами пошла на убыль.
Я издавал книги пятнадцать лет, и мой энтузиазм, честно говоря, уменьшился. То ли издательство должно работать по-другому, то ли я должен заняться чем-то другим. Это-то я понял, но не знал пока, что надо поменять.
Моя коробка с книгами не пролезала в крутящуюся входную дверь «Континенталя», гостиницы для туристов, давно потерявшей былой лоск, где я собирался остановиться.
Унылый привратник отворил моей огромной коробке и мне дверь для инвалидов. И я увидел потертые ковры на полу, следы от потушенных окурков на стенах и потолке. Из ресторана несло прогорклым маслом; настроение испортилось окончательно, и я с отвращением вспомнил, как с радостным возбуждением зарезервировал здесь же комнату для Норы. Араб-лифтер, пыхтя, втащил коробку в лифт, и я последовал за ним.
