Бульвары постепенно стали оживать, и вскоре, прежде чем я заметил, что уже поздно, их заполнила веселая толпа. Девушки в весенних платьях прогуливались стайками, многие юнцы носили какую‑то полувоенную одежду и высокие сапоги с блестящими голенищами, большая часть женщин ходила в платках, но это были уже не деревенские платки времен оккупации, а шелковые и пестрые. Советские офицеры шагали в новеньких мундирах, без оружия. Наконец я увидел первого человека с красной повязкой на рукаве. Наконец. Он Шел один в пальто, перешитом из шинели, конфедератке, с винтовкой на ремне, прикладом вверх. Встретил мой взгляд, остановился и после некоторого колебанья подсел ко мне.
— Мы знакомы? — осведомился он, а когда я отрицательно покачал головой, добавил: — Вы так на меня посмотрели, гражданин, что мне подумалось. Сонный я и без очков, вот и вижу плоховато.
— Вы из милиции? — спросил я соседа.
— Да нет. Мы только что вернулись из поездки, за самый Вроцлав ездили за станками, которые немцы вывезли. Было дело, черт побери. — Он глотнул воздух, как бы желая издать победный клич.
— Где вы работаете?
— Да у «Квечииского и сыновей», только это название мы меняем на «Предприятие имени Яна Лютака». Что с вами?
Я подпрыгнул, услыхав свою фамилию и имя отца. Тогда он увидел прямоугольную заплату на моей спине и понимающе кивнул головой.
— Лютак потерял Там сына. Может, вы, гражданин, знавали его, Романом звали.
— А вы знали этого… Лютака, Яна, лично?
— Знал, как же не знать, мы состояли в одной ячейке, в партии, значит. Застрелили его на заводе в сорок четвертом, отбивался, когда пришли брать.
— Видимо, кто‑то выдал?
— И мне сдается. Ведь весь партийный комитет арестовали, брали по одному, и меня бы схватили, будь я в комитете. Но я только по линии Гвардии Людовой работал, поэтому не докопались.
«Ян Лютак, — твердил я мысленно. — Ян Лютак — твой отец, твой старик. Как легко ты напал на след! Мне было известно, что отец погиб, но я не знал подробностей, поскольку был уже Там, не предполагал также, что после моего ареста он вступит в партию. Мой старик в партии! Видно, здорово потрепала его жизнь «на воле». Ему было уже шестьдесят, мастеру Лютаку, и ни в каких партиях он до войны не состоял, хотя Первого мая ходил на демонстрации, а в тридцать шестом даже сидел за участие в беспорядках».
— Плоховато выглядите, гражданин, — продолжал человек с винтовкой. — Может, пойдем пропустим по одной, а? Сидеть тут даже приятно, но… малость, признаться, глупо, как посмотришь на людей. Согласны? Я угощаю.
