Гарик с шиком уехал. Он был интеллигентом новой формации. Авенир скорчил ему вслед рожу:
— Ой-ой-ой! Не очень и нужно!
Третьей, кто его послал, оказалась бывшая жена. Он позвонил ей из конторы:
— Зайка, мне вот-вот повезет. Когда долго не везет, по статистике обязательно должно повезти!
Зайка ему не поверила. Она была доброй женщиной, просто не прислушалась к голосу сердца. Посмотрев на его смущенное лицо, конторская девушка захихикала, проявляя чувство. Ей ужасно нравился этот необычный голубоглазый слесарь с темными волосами и оливковой кожей. Большие ступни он ставил врастопырку и слегка косолапил. А выражение лица у него было задумчиво-возвышенным, даже если он по неделе не брился.
Авенир был джентльменом — в русском понимании этого слова. Он никогда не пользовался женской слабостью или глупостью, что, впрочем, почти одно и то же. Если точнее — не слишком часто пользовался. Не каждый раз. Он вообще был робок и строг с женщинами. Велев девушке не отвлекаться, а усиленно делать карьеру домоуправши, Авенир подался наверх, под крышу, где жил в коммунальной полумансарде, как парижский художник. Как Карлсон. Только вместо Малыша места общего пользования делила с ним злющая старуха, настырно клянчившая «на хлебушек» у ближайшей закусочной.
Легко взлетев вверх через несколько ступенек, он с шумом ввалился в комнату, включил телевизор, мимоходом глянул в зеркало на худую чумазую физиономию и пригладил прямые волосы, которые тут же снова растрепались.
— Один из нас — определенно кретин,— сказал Авенир своему отражению.
Ухватив с подоконника кусок хлеба, а из плетеной корзинки — огурец, он сел за стол, куснул раз-другой, тут же вскочил и принялся поправлять картинку на гвоздике. Потом вдруг решил подмести пол (совершенно правильно решил, надо отметить), но его отвлекла назойливая муха, покусившаяся на хлебные крошки. Авенир погнался за ней с веником, потом с газетой, потом все с тем же огурцом и, истощив наконец силы бедного насекомого, поймал его в углу у окна.
Довольный собой, он выбросил муху в форточку, перевел дух и задумался, загрустил. Он ведь не был кретином, хоть незадолго до этого и уверял в этом зеркало.
— Надо что-то делать! — решительно сказал он себе. Он каждый день это себе говорил.
Затем он так же решительно улегся на продавленный диван и принялся переключать каналы, наперед угадывая передачи. Он мог с одного взгляда запомнить программы всех шестнадцати каналов на неделю. Эта игра отвлекала его от мрачных мыслей. Подбадривала. В последнее время он играл в нее все чаще.
