— Это обязательно, — сказал Том. — Спасибо, что предупредил.
— Кстати, машина эта — полуоткрытая. Это салон только теплый и герметичный. А за рулем сидишь: открытый всем ветрам. Так вот. Еду я с вокзала по Староорлеанской дороге, так оно короче. Еду мимо старой мельницы — ничего. Еду мимо еврейского кладбища — ничего. А как к постоялому двору, где Бен, самоед, сам себя съел, подъезжаю — так все и началось.
Ветер вдруг какой-то поднялся. Кроны тополей, доселе спокойные, вдруг зашевелились, серебря изнанкой листвы… Глянь — а на пепелище, на вонючем этом холме — жирный черный кот сидит. Да как прыгнет прямо мне на колени!
Шерсть топорщит, ногами перетаптывает, когти выпускает… Я ему говорю:
— Томми, Томми!
А он как глянул на меня желтыми глазами, ощерился, как иногда собаки улыбаются, овчарки, и люди тоже, но только не коты… Ощерился и говорит хрипло так:
— Томми… Томми…
— Страсти-то какие, — задумчиво прокомментировал Том. — Вот живешь так всю жизнь, все ждешь чего-то необыкновенного, и оно всегда происходит… Но только не с тобой. А твое собственное все — дрянное и черное, как подкладка платья. Все мы друг другу байки рассказываем, привираем, и уже начинает казаться, что это и есть — жизнь. А потом найдется какой-нибудь шелкопер, бумагомарака, в книгу тебя вставит. У, шелкоперы проклятые, чертово семя! Узлом бы их всех завязал, в муку бы стер к черту в подкладку! Хотел бы я знать, Гек, кто из нас больше наврал мистеру Клеменсу, ты или я?
— Или Джим, или Бекки…
— Кстати, о Бекки… Не пора ли тебе сходить к доктору Робинсону? Бекки ведь там…
— Окстись, дружище. Бекки не там. Бекки давно уже здесь.
Том оглянулся. Бекки стояла в дверях, привалившись к косяку. Он даже и не заметил, как она вошла.
— Один… Два… Три… Четыре… Пять… Шесть… Семь… — пробили внизу часы судьи.
— А что она нарядилась, как покойница? — кивнул Гек.
— Как что? — возмутился Том. — По какому еще поводу наряжаются, как покойники?
— Когда это случилось? — помрачнел Гек.
— Сегодня ночью. Полезла зачем-то, дура, в чулан и сверзилась с лестницы.
Друзья несколько секунд молчали, затем громко расхохотались. От злости Ребекка крепко сжала кулачки, так, что хрустнули фаланги пальцев.
— Ага! — воскликнула она, сбегая вниз, прочь от издевательского смеха мужчин. — Значит, я вовсе не сплю, если так крепко сжала кулачки, что даже хрустнули фаланги пальцев!
— Ну, а если я все-таки сплю? — усомнилась она уже на кухне.
— Надо просто ущипнуть себя, и дело с концом. Так всегда бывает в книжках: ущипнул и просыпаешься. Вот! Вот и вот!
