— Почему ты так на меня смотришь? — нахмурился Том, перестав жевать. — Ты что-то скрываешь, дорогая Бекки. Может быть, пока я спал, пришла еще одна телеграмма?
— Нет, — сказала Бекки, отведя глаза. — Не было больше никакой телеграммы.
Ребекка солгала мужу насчет телеграммы: телеграмма была. Ребекка свернула ее и засунула себе за край чулка. Шероховатый лист терся о кожу и напоминал о себе при каждом движении. Но Ребекка не считала нужным показывать мужу эту телеграмму. Вот что было написано на шероховатом листе:
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, МИЗУРА, ТОМАСУ СОЙЕРУ. НА ВСЕХ ПАРАХ ЛЕЧУ ДОМОЙ. ПОБИЛИ МИРОВОЙ РЕКОРД СКОРОСТИ. КОРАБЛЬ БЕРЕТ ГОЛУБУЮ ЛЕНТУ АТЛАНТИКИ. ГРУЗ ПОЛНОМ ПОРЯДКЕ. ПЯТНИЦА УТРО ОБНИМУ ОБОИХ. ГЕКЛЬБЕРРИ ФИНН. БОРТ ПАРОХОДА «ТИТАНИК».
Здесь, впрочем, как и в любом другом месте, можно оборвать эту грустную повесть о Сойерах, супругах Томасе и Ребекке, ибо все уже ясно, расставлены все точки над «i», или, как сказал бы Гекльберри, с долгой русской привычкой, — точки над «ё». Может быть, когда-нибудь после я сочту небесполезным снова заняться историей изображенных в этой книге мужчин и женщин и погляжу, какие вышли из них старики…
Впрочем, зачем откладывать в долгий ящик, ибо вот же они, здесь — старики…
Глубоко задумавшись, Ребекка стояла посреди кухни. На сей раз она бросила в плошку с солью не две, а четыре унции селитры, и муж ел с аппетитом, но даже при такой пропорции, сердце его будет работать еще несколько недель или даже месяцев, а Ребекке захотелось овдоветь немедленно.
Оставалось только одно средство — спорамин.
Ребекка хранила спорамин в чулане, на самой верхней полке, поэтому ей пришлось подставить скамеечку, чтобы взобраться туда и достать. Склянка стояла в углу, заваленная связками чеснока, прячась не от каких-либо посторонних глаз, которых здесь давно уже не было, а от самой Ребекки Сойер. Как ни гляди, а спорамин был самым настоящим грехом, в то время как селитра, подаваемая на стол незаметно, к тому ж, вместе с солью, даже как бы и не елась впрямую… Ребекка не могла объяснить себе этого, но сердцем чувствовала, что и по-христиански, и по-человечески была более права селитрой, чем спорамином…
Нога соскользнула с заплесневелой доски, и Ребекка растянулась на полу. Пол в чулане был также подернут плесенью, прямо перед глазами, поблескивая, о чем-то важном беседовали две мокрицы, быстро шел мимо ее щеки, как мимо высокой трещиноватой стены, серый могильный паук… Мелькнула коварная мысль: вдруг склянка разбилась, и тогда ей не надо будет… Нет. Склянка лишь спряталась за медным ведерком с метлой.
