Наш корабль ошвартовался к бочке примерно посередине бухты. Командира вызвали в штаб дивизиона. На берегу по делам службы находились боцман, комендоры, один рулевой, акустик. За старшего оставался рулевой К. Ладик.
День был теплый, безветренный. Солнце щедро светило, над водой парили чайки. Казалось, война идет где-то далеко, а здесь только мир и покой.
Однако тишина оказалась обманчивой. Ровно в полдень со стороны моря донесся ровный, нарастающий гул моторов, в небе над горизонтом появились черные точки. На мачте берегового наблюдательного поста взвились два флага «твердо». По коду это означало: «Самолеты противника!»
Мгновенно заработали моторы катеров. Раздались первые выстрелы, навстречу быстро приближающимся вражеским самолетам полетели очереди трассирующих пуль и снарядов. Наш рулевой Ладик также объявил боевую тревогу и рванул обе рукоятки машинного телеграфа на сектор «Вперед, самый полный!». Мотористы Владимир Исаков и Анатолий Казаков включили муфты сцепления, и катер уверенно начал набирать скорость. Времени отдавать швартовый конец не было, и катер, сорвав бочку с якоря, потащил ее за собой.
Команда верхней палубы была уже на своих постах, у орудий и пулеметов. Расчет нашей пушки — наводчик Леонид Ясинский, заряжающий Григорий Максимов и я, подносчик снарядов, — открыл огонь по ближайшим самолетам.
Мы успели сделать лишь несколько выстрелов, как над катером метнулась тень «юнкерса» и справа у борта упали бомбы. Корабль качнуло, столбы воды от взрывов взметнулись вверх и тяжело обрушились на корму. Осколки со звоном ударили по борту, по щиту нашего орудия, по рубке и ходовому мостику. Взрывной волной меня кинуло на кранец первых выстрелов, в нос и рот ударило сладковато-тошнотворным запахом взрывчатки. Боли не почувствовал. «Жив! — мелькнула мысль. — Надо стрелять!.. Стрелять!..»
Но стрелять было некому. У орудия лицом вниз неподвижно лежал Ясинский. Рядом — Максимов с окровавленной головой. Опираясь на руки, он пытался подняться. Я рывком встал и бросился к нему, хотел помочь.
— Гриша… Гриша… Как же так? Встань, поднимись, Гриша! — умолял я его. — Надо встать… Надо стрелять…
Не поднялся Гриша. Один осколок попал ему в висок, другой пробил грудь чуть пониже сердца. Теряя последние силы, Максимов прошептал:
— Не надо, друг, оставь меня… Я не смогу… Иди… действуй сам…
Вокруг шел бой. По всей бухте рвались бомбы, гремели орудийные выстрелы, трещали пулеметные очереди. «А наша пушка молчит», — промелькнуло в сознании.
