С нами управиться было нетрудно, нас приучили к послушанию. Но разве могла она одними глазами усмирить бурю, которая, возможно, хотела поиздеваться над ней? Педагоги, по крайней мере те, с кем мне довелось иметь дело, неспособны вести двойную жизнь. В течение учебного года они преподают, когда год заканчивается, отдыхают. Пускаться в приключения — это не для них. Мы вспоминаем о наших наставниках без сожаления. Быть может, иногда мы проявляли к ним излишнее почтение, но так уж нас воспитали, и если я каждый вечер целовала руку помощнице настоятельницы по дисциплине и ни разу не взбунтовалась, то это потому, что помимо необходимости соблюдать устав, тут было еще и некое удовольствие. Удовольствие от подчинения. Нельзя предугадать, чем обернется во взрослой жизни привычка к порядку и послушанию. Можно стать преступником или, не выдержав борьбы, превратиться в благонамеренного гражданина. Но так или иначе интернат поставил на нас свою печать, особенно на тех, кто провел там по семь или по десять лет. Не знаю, что стало потом с другими девушками, я вообще больше ничего о них не знаю. Для меня они все равно что умерли. Кроме одной, кроме нее, Фредерики, я повсюду искала ее, потому что сознавала ее превосходство. Я не переставала ждать от нее письма. Она не числится у меня среди мертвых. И я была уверена, что никогда больше ее не увижу: опять-таки сказалось наше воспитание — привычка отказываться от приятного и боязнь добрых новостей.
Мое образование еще не было закончено. После монастырской школы на острове, где радость была нашей главной обязанностью, в семнадцать лет я угодила в еще один колледж. Там учили домашнему хозяйству. Из Бразилии приходили распоряжения: я должна научиться управлять домом, готовить, печь пирожные. Когда-то, в восемь лет, я немного училась вышивать. Теперь надо было готовиться к роли хозяйки дома. Мне подыскали колледж на берегу озера — это было Цугское озеро, — славившийся своими тортами с вишневой настойкой.
У меня была отдельная комната, просторная, с четырьмя окнами. Это был религиозный колледж. Впервые в жизни я обратилась к настоятельнице без притворного смирения и в немногих словах дала понять, что познания, какие приобретаются в этом колледже, мне вовсе не нужны. Я не собиралась управлять собственным домом и — у меня хватило смелости это сказать — не думала о замужестве. Среди идиллии моего воспитания во мне вызрела обида. Обида на всю эту идиллию, на природу, озера, изысканные букеты цветов. Настоятельница терпеливо выслушала меня. Я не запомнила ни ее лица, ни фигуры. Она сказала: «Ich verstehe» — «Понимаю». И оставила меня в покое.
