— Вы мистер Пфаф? — спросил один из них по-английски. — Жан-Люк Пфаф?
Коричневые, как у собаки, радужки глаз Жан-Люка в панике забегали слева направо, по диагонали и вверх-вниз. Но бежать было некуда. Мой попутчик робко поднял вверх палец и хрипло произнес:
— Пфаф — thatʼs me…[24]
И его увели. Он не сказал мне на прощанье ни слова, словно я был ему незнаком, случайный попутчик, чужой! Его тень мелькнула на перроне: он шел под конвоем двух военных в форме, из которых тот, что повыше ростом, сам нес его чемоданчик. В эту минуту состав пришел в движение. Эй, люди, да что же это? Я не хочу уезжать, не хочу никуда с вами ехать. Что мне делать в этой Москве? Остановите поезд! Да остановите же!
Но махина уже разогналась и помчалась, яростно переключая скорости, словно страдая икотой. Где здесь стоп-кран? Я выскочил в коридор и нос к носу столкнулся с женщиной с чайной кружкой. Я выхватил ее у нее из рук. Тетка начала ругаться. Я грубо оттолкнул ее от себя. Где стоп-кран? Ах, вот он… Я вдребезги разбил кружкой стекло и дернул за красную ручку, но вся конструкция тут же развалилась на части, оказавшись хрупкой, как печенье. Она рассыпалась, милые соотечественники, как печенье!
Поезд с грохотом мчал меня вперед, и я вдруг почувствовал себя ужасно беспомощным, словно заключенный, которого увозят в товарном составе. В блестящем черном зеркале окна я видел отражение собственной головы. Моей абсолютно нормальной головы. Моей густой шевелюры. Моего прямого носа. Моего подбородка, который я уже несколько дней не брил.
— Богородица дева, помолись за меня, — несколько раз пробормотал я вслух.
Да-да, я собственными ушами услышал, как я, Йоханнес Либман, пятидесяти трех лет от роду, бормочу вслух подобно слабоумному старцу. Как психи, беседующие сами с собой за утренним кофе в Бад-Отеле. Отчего здесь так воняет? В багажной сетке я обнаружил бутылку водки и чесночную колбасу, которая из-за жары в вагоне уже стала покрываться налетом. Я дернул за ручку, с чувством омерзения выбросил в окно колбасу и снова его задвинул. И принялся за водку. Поднимая время от времени пластиковый стаканчик, я чокался с опустившимся типом в отражении стекла и восклицал: «Хоп-хе-хе!»
Теперь мне было уже все все равно. Я попал в ловушку. Где-то в трущобах Санкт-Петербурга лежит мое золотое кольцо, моя жизнь. С каждой минутой поезд уносит меня от него все дальше, навстречу моей погибели. Да, я хорошо понял это тогда. Без помощи эскулапа, когда-то проживавшего на Бергассе 19.
