— Сматывайся, не то я… — и он снова занес руку.
Меня словно ветром унесло; я летел по раскаленным плиткам набережной так, словно передо мной вырос целый лес препятствий. Добравшись домой, я вначале не меньше получаса провел под холодным душем. Этот тип мне здорово врезал. Шея под левым ухом у меня совершенно посинела. Я заглотил горсть таблеток, которые, как считает доктор, помогают от нервов, запил все это дело коньяком и лег. Поплыли видения. Вскоре мне явилась моя жена, моя любимая Эва, которая вот уже полтора года как превратилась в корм для червей, — место, где она покоится на кладбище Блумендала, очень красивое, оно осенено тенистыми деревьями — но ей-то это уже все равно.
— Эдвард, — строго сказала она, — что ты делаешь, зачем ты уродуешь свою жизнь? Помнишь ведь, я всегда тебе говорила: если меня не станет, найди себе другую женщину. Похожую на меня. Один ты не сможешь. Почему ты меня не послушался?
— Сам не знаю, — хлюпая носом, ответил я.
— Зачем ты потащился сегодня на этот гадкий пляж? Ты ведь заранее знал, что ты там встретишь? Ведь знал же?
В ответ я молчал, от соли мне щипало глаза. И вдруг страшно захотелось пить. Я покатился по кровати как гусеница и прижался языком к холодной перекладине железной кровати.
— Сознайся уж, ты только об этом и думаешь, — продолжала она. — К этой прогулке, проказник, ты ведь готовился несколько дней. Ну ладно, я тебя прощаю, и повторяю в последний раз: найди себе женщину. Пока еще не поздно.
Я опять ничего не ответил, проглотил соль и наконец несмело выдавил из себя:
— Эва…
— Да, мой мальчик?
— Уже поздно. Это уже невозможно. Я опоздал.
— Why? — (В средней школе она изучала английский).
— Я болен и врачи поставили мне диагноз. Это неизлечимо.
— Чушь! — резко отозвалась Эва.
Она хотела, чтобы я как можно скорее нашел себе женщину; без женщины, считала она, я пропаду. Она спросила, помню ли я, когда мы занимались этим в последний раз.
«За день до твоей смерти», — ответил я про себя смущенно, ибо я помню все как вчера, как это происходило на больничной койке, занавешенной пластиковыми шторами. Она сама меня об этом попросила. Fairelamourir,[5] — я где-то это вычитал, это выражение подходит в этой ситуации как нельзя лучше. В известной степени, конечно.
Затем я провалился в дрему, и когда снова очнулся, перекочевав в своего рода третичную фазу сна, Эва все еще была здесь. С развевающимися волосами она кружилась над моим изголовьем, сидя на стуле, и передо мной возникала головокружительная панорама ее стройных, космополитических ног.
