В прихожей раздались шаги, и на пороге появился пан Цедур, коллега пана Фанфары, элегантный мужчина с пышной шевелюрой.
— Как поживаешь, piccolo?[1] — приветливо махнул он мне рукой и огляделся. — А где же мэтр Фанфара… Ах, мэтр изволит почивать. — Пружинящим шагом он направился к постели. — Эй, Анатоль, ты все еще в объятиях Морфея? Вставай, лысый Аполлон!
— Пожалуйста, не будите его, — подскочил я к пану Цедуру. — Пан Фанфара заболел. У него сыпной тиф.
— Тиф, у такого ковбоя? — удивился пан Цедур. — Ты, наверное, шутишь, мой bambino.[2] Извини, мой мальчик, но я должен сказать ему пару слов по делу, не терпящему отлагательств, — на карту поставлены судьбы искусства.
— Знаю, знаю, — сказал я, стараясь не подпускать пана Цедура к пану Фанфаре, — вы, наверное, пришли за виолончелью.
— Угадал, bambino mio,[3] — ответил пан Цедур с изысканной улыбкой, стараясь отодвинуть меня в сторону. — Именно это привело меня к вашему бунгало.
— Не выйдет, — сухо ответил я. — Виолончели нет.
— Как это — нет? — поднял брови пан Цедур.
— Нет… нет, — проговорил я, — потому что… потому что пан Фанфара отдал ее склеить.
— Склеить? — пан Цедур приободрился. — Что за чепуху ты мелешь, piccolo bambino!
— Да, отдал склеить, — врал я уже напропалую, — потому что виолончель треснула вдоль и поперек.
— Да вот же она! — Пан Цедур вырвался из моих рук и подбежал к футляру. — Скажи своему maestro doloroso,[4] что я верну ее, как только он выздоровеет. Тифозные не играют на музыкальных инструментах.
— Не трогайте! — закричал я. — Пан Фанфара велел ничего вам не давать, вы и так обслюнявили у саксофона весь мундштук.
— Так и сказал? О лысый diavolo![5] Это ничего не меняет. Виолончель для артиста — рабочий инструмент. Великий Паганини в порыве творческого экстаза три раза вдребезги разбивал свою скрипку. А тут… подумаешь — обслюнявили мундштук!
Рассуждая таким образом, он все ближе подходил к футляру, и не успел я опомниться, как он схватил его, поднял — и охнул:
— Что за черт, как я ослаб!
Он постоял в раздумье, потом попытался вскинуть футляр на плечо.
— О, per Bacco![6] — громко воскликнул он. Футляр с глухим стуком упал на землю. В ту же секунду изнутри донесся пронзительный вопль Мухи Чопека:
— Ай, ай… спасите!
Испуганный, пан Цедур отскочил от футляра.
— Что это? Ты что-нибудь слышал, bambino mio? С минуту он прислушивался, потом подошел и с опаской приоткрыл футляр. Оттуда вывалился Муха Чопек.
— Ой… ой… моя нога! — завопил он и тут же выскочил в окно.
