"Зовите меня Исмаил", как говорит уцелевший после сражения с китом герой романа Мелвилла. А кит был знатный, подлинный Левиафан, то есть, по Гоббсу, тоталитарное государство. Можно и отечественного классика вспомнить: "И ризу влажную мою сушу на солнце под скалою". Всех кормчих пережил – и от последнего принял подобающую возрасту и случаю награду.
Сергей Михалков был типичный царедворец в очень интересной и особенной модификации этого типа – придворный поэт. И в этом последнем тоже была интересная особенность: поэт он был детский. Это далеко не случайно, это яркая стилистическая деталь того, сталинского, времени. Советская литература была развернута идеологией в сторону сказочных жанров. Социалистический реализм, как давно уже доказано, есть модификация сказки и всех ее строительных структур и материальных содержаний. Сказки, как известно, суть продукт мифотворческого сознания и по выходе человечества из ранних его стадий остаются развлечением детского возраста. Но в том-то и дело, что советская история была возвращением к мифу, в миф, была, по-другому, сказочной ложью или, лучше сказать, ложной, дурной сказкой. Это история и идеология, но в литературной модификации эта идеологическая установка сыграла парадоксально позитивную роль: в СССР была хорошая детская литература. На самом нижнем уровне или, если хотите, на самой высшей кромке, в самой чистой ее форме она вообще была детской литературой. Отсюда Михалков, да и Маршак, да и Чуковский. Это поэзия, а лучшим советским прозаиком (советским, не русским) был Аркадий Гайдар.
В сущности это была чистая работа, и за нее не должно быть стыдно никому из соответствующих авторов. С этой стороны Сергей Михалков всячески оправдан, да и, строго говоря, осуждению не подлежит. Дядя Степа – сказочный добрый великан, образ вполне традиционный.
А ничего другого Михалков по существу и не делал. Ну разве что еще басни писал – жанр тоже дидактически-инфантильный. Прочая его писанина – пьесы и киносценарии были обычной рядовой ходовой советской халтурой, приносившей изрядный доход, но никому по-настоящему не вредившей. Помнит ли кто сейчас пьесу "Илья Головин" – о советском композиторе, подвергнутом партийной критике за формализм? Уверен, что Шостакович вскоре забыл – это ведь не статья "Сумбур вместо музыки", которую он всю жизнь носил в бумажнике.
А после Сталина Михалков даже перестал быть в числе ведущих советских писателей, разве что занимал какие-то бюрократические посты в ССП, а в этом качестве, конечно, приходилось говорить какие-то казенные слова. И писанина его тогда была совсем невинная – сатирический киносборник "Фитиль" смешно вспоминать и числить среди грехов.
