Он протянул руку Анджелине.
Потом уселся — но не на диван рядом с ними, а на стул с высокой жесткой спинкой — и скрестил длинные тонкие ноги.
Говорил он на хорошем итальянском.
Али вел себя вежливо, но твердо. Каждая из его впалых щек была прорезана глубокой, как шрам, морщиной. Приятный глубокий голос звучал меланхолично. В какой-то момент он сказал несколько слов по-арабски, которых Вито не понял, — но это походило на упрек.
Мать как-то сразу съежилась. Не находя себе места на диване, она забилась слишком глубоко, отчего ее поза казалась неестественной.
Али больше не барабанил пальцами по столику. Теперь он смотрел на Анджелину в упор. Оба вспоминали о детских годах, о прыжках в море с площадки у замка.
Анджелина не спросила, почему Али не сдержал своего обещания. Впрочем, и она позабыла о нем.
А может, и не позабыла, подумал Вито, глядя на мать.
И тут же разозлился. Ведь если бы не Каддафи, Анджелина выросла бы здесь, и его самого не было бы. Мать ездила бы на прогулки в пустыню, с глазами, подведенными сурьмой, мимо нефтяных вышек и небоскребов, на джипе цвета грязи, сидя возле этого араба с лицом-маской.
В гостиной стоял резкий запах — сандала и чего-то еще. Вито он не понравился.
Видимо, Али был очень богат. Дом изнутри выглядел странно — возможно, из-за того, что свет проникал очень скупо. Казалось, это не жилище, а мавзолей.
Когда они вспоминали о том случае с пчелами, Али встал и вытянул руки, как тогда, изображая туарегское чучело.
Анджелина улыбнулась и выставила ладонь:
— Сколько пальцев?
Али тоже улыбнулся — правда, слегка печально — и сказал, что теперь видит хорошо благодаря бифокальным линзам. Он снял очки и потер глазницы, кости которых были развиты, точно черепные. Затем взглянул на Анджелину.
— Близорукость — то, что я больше не могу себе позволить.
У Али были приятные манеры и длинные ухоженные руки. Он рассеянно клал ногу на ногу, оставляя на полу один из мокасинов темно-желтого цвета, без каблука.
Глаза его меж тем смотрели пристально и проницательно. Взгляд Али чем-то напоминал весь этот неподвижный дом со стоячим, как в бункере, воздухом.
Настало время обеда. Женщины подали большую тарелку шурпы. Оказалось, что старшая — первая жена Али, а та, что помоложе, — вторая. Она была в европейской одежде — синем костюме довольно непривлекательного вида. На безымянном пальце сверкал бриллиант, крупный, как булыжник. Младшая курила сигарету за сигаретой и выглядела печальной по сравнению с толстушкой в покрывале, чьи глаза блестели от любопытства. Проходя мимо мужа, старшая слегка склонялась перед ним.
