– Не дам. Нету столько, – Калина пытливо всмотрелся мне в глаза, словно желая понять, чего стоит мое желание обрести эту баснословную сумму. – И если б даже было, то не дал бы: я жадный.
– Ясно, – закручинился я.
– Но я помогу тебе. К нужному человеку отведу. К Барину. Слыхал? Он даст тебе работу. Барину нужны такие, как ты: сообразительные и у которых фитиль в одном месте.
– Когда отведете? – спросил я.
– Приходи к семи в «Балалайку».
– Это где?
– Ну ты что, корешок, где «Балалайка», не знаешь? Ресторан дома Союза композиторов на Неждановой. Учи матчасть, чайник.
– Выучу, не беспокойтесь.
В семь вечера я свернул с улицы Горького в подворотню и скоро сидел в душном, затянутом бархатом ресторанном зале, стремительно пьянея после двух рюмок и яйца с красной икрой. Напротив меня за столиком восседал Барин – назвавшийся Романом Николаевичем, справа грузно восседал его молчаливый спутник – широкоплечий мужик со стрижкой «бобрик», с планкой рыжих усов. Усаживаясь, он небрежно сбросил на спинку стула кожаный плащ.
Калина в их присутствии помалкивал, то и дело с ненавистью зыркая на меня. Высокий, осанистый Роман Николаевич, лет шестидесяти, с величавой лобной залысиной и длинными тонкими пальцами, – в ответ на мое приветствие лишь с улыбкой склонил голову. Калина молчал, сумрачный громила уставился в тарелку. Роман Николаевич, казалось, был обрадован мне, принимал за своего, и я мучительно соображал, кого мне напоминает этот пришелец – а именно таковым он и казался, совершенно не советским, цивилизованным, иностранным, невиданным… Я радовался, что могу говорить на равных с такой – высокого полета – личностью, в присутствии людей, которые ни во что меня не ставят.
Я снисходительно поглядывал по сторонам, обращаясь и к ним в том числе, и все-таки никак не находя понимания – ни Калина, ни громила не кивали мне и отводили глаза, но всё равно мне чудилось, что после они непременно отдадут мне должное. Я быстро опьянел, скорее от сытной закуски и волнения, чем от водки, и потому не смог удивиться, когда внезапно почувствовал в груди странный жаркий интерес к Роману Николаевичу… Мне вдруг развязно захотелось ему понравиться. Сквозь пелену жемчужного тумана я прищурился на его продолговатость, на весь удлиненный строй его туловища, овала головы, пальцев, рук, на бордовый джемпер под твидовым пиджаком, небольшой покатый живот, вместе с сединой придававший ему особенно благообразный вид, – и окончательно уверился, что передо мной – ни много ни мало, а в е л и к и й р у с с к и й, почти вымерший мастодонт прошлой эпохи, тип, чудом сохранившийся в наше время, как сохранялись птеродактили в
