– Остроумно, ничего не скажешь, – хмыкнул я.
– А вот то-то и оно. Если мышь пролезает в улей, пчелы ее убивают, а трупик, чтобы не разлагался, мумифицируют прополисом. Еще пример. Ирод Великий, когда вырезал всю династию хасмонеев, оставил в живых ровно одного ее представителя – свою возлюбленную юную жену. Он страстно любил ее – как никого на свете. Но девушка не выдержала позора и кинулась с высоты, сломала себе позвоночник. Ирод велел поместить ее мертвое тело в ванну с медом, откуда потом, горюя, доставал полюбоваться.
– Папа, хватит сказки рассказывать, лучше налей нам твоей облепиховки распробовать, – Павел умоляюще посмотрел на отца.
Николай Иванович выключил медогонку и двинулся с нами к навесу, где стоял обеденный стол, накрытый старыми, невесть откуда взятыми цирковыми афишами. А я всё стоял и смотрел, как гаснет движение маховика в меде, струящемся, как переворачивающаяся под плугом пашня. Я представлял, как погружаю нагую Веру в мед и она там застывает до конца времен – обездвиженная, обезоруженная, вся моя, каждой клеточкой своего тела. «Да, что-то есть в том, что мед – поэтическая метафизическая субстанция. Язык способен удержать объект воспевания – в стихотворении, как в янтаре…»
Закусывали мы наливку ломтями сыра, который вызревал в алюминиевых армейских мисках, отчего его головки приобретали форму летающей тарелки. Рядом с навесом разбита была клумба, на которой полковник выращивал чахлые пахучие розы; их бледный аромат доносился сквозь клубящийся дым самосада, раскуренного Николаем Ивановичем в трубке, вырезанной из кукурузного початка.
«И все-таки я счастлив, – подумал я, услышав запах розы. – И все-таки счастлив!..»
Веру я встречал на Чкаловском военном аэродроме почти весь день напролет. Самолеты военного министерства, перевозившие семьи военных на льготных условиях, летали по приблизительному расписанию, и точного времени прибытия никто не знал.
Пока ждал, бродил и загорал на летном поле, познакомился с авиационным техником, который среди прочей ерунды рассказал, что позавчера на аэродром приходили мужики из соседней деревни. С тридцатых годов утечки авиационного топлива образовали подземное озеро, которое стало дрейфовать и теперь перебралось за лес, отчего колодцы в деревне стали сладковато пованивать керосином. Болтовня техника помогла мне отвлечься от переживаний.
Вера сошла с трапа, глядя себе под ноги. Мне показалось, она не сразу меня узнала, но через мгновение будто что-то сообразила и, как чужая, чмокнула меня в щеку: «Привет. Как ты?» Я чуть не разревелся, но сдержался и смог продохнуть только, когда в автобусе, едущем в сторону Монино, она прикрыла невидящие глаза и положила мне голову на плечо. Я боялся шелохнуться, сжимал потные ладони и чуял, как подло и больно становится в паху, скованном джинсами.
