— Как ты смеешь в своем шутовском колпаке отдавать честь господину подполковнику? Мразь! А ну, подай сюда красную кокарду! — Он сбил с головы солдата фуражку и зубами сорвал кокарду, обтянутую красной материей.
— Вот тебе, мерзавец, вот… — приговаривал он и хлестал его фуражкой по щекам.
А коренастый жандарм торопливо стащил с солдата ремень с тяжелой пряжкой и стал бить его по груди, по голове… Несчастный паренек, когда истязатели натешились вдоволь и отошли прочь, шагнул в сторону и в изнеможении опустился на шпалы, корчась от неудержимой рвоты. Солдаты в страхе хватались за фуражки, срывали с них крамольные красные кокарды и бросали под вагоны, подальше. А подполковник продолжал свой вояж. Солдаты старались уйти с его пути, но вот кто-то зазевался, и подполковник тут же ухватил его за ремень. Это был пожилой, усатый человек. Подполковник грубо повернул его к себе и рявкнул:
— Что ты сказал? Я тебе покажу пролетарскую диктатуру!
— Я… Я ничего не говорил… — заговорил тот. — Покорнейше прошу, господин подполковник… — голос его срывался от волнения.
— Что-о-о? — взревел жандармский офицер. — Ты смеешь мне угрожать интернационалистами?! Думаешь спрятаться за русские спины, красная каналья?!
— Я ничего не сказал… — продолжал оправдываться перепуганный солдат. Показал флягу — мол, командир взвода послал за водой. Три жандарма приставили к его груди дула своих пистолетов.
— Этот негодяй — комиссар! Красный лазутчик, агент русских! — продолжал ругаться подполковник, изо всех сил нанося удары по лицу солдата рукояткой револьвера. — Полюбуйтесь на него! Это он позвал сюда русских!
На шум сбегался народ.
— Что случилось? Что происходит?
— Красные продали нас румынам! — орал подполковник. — Мы им припомним предательство! Пусть поплатится за них мерзавец! Вздернуть его на семафоре, коммуниста окаянного!
— Есть вздернуть! — щелкнул каблуками коренастый фельдфебель и, вытащив из-под френча длинную веревку с приготовленной уже петлей, протянул ее офицеру. Тот набросил петлю на шею солдата. Несчастный рвался из рук дюжего толсторожего жандарма.
А коренастый уже вскарабкался на семафор.
— Бросайте сюда конец! — крикнул он подполковнику.
Взметнувшись вверх, веревка на мгновение застыла в воздухе и упала — жандарм не рассчитал броска. Он снова размахнулся, но… Окружавшая жандармов толпа вдруг дрогнула и неудержимой мощной волной хлынула вперед, сметая на своем пути и подполковника, и толсторожего жандарма, и зевак, равнодушно глядевших на расправу. Палач побежал, крепко держа в руках веревку. Обреченный на казнь солдат споткнулся, упал, петля все туже затягивала его шею. Уже теряя сознание, он ухватился за нее, пытаясь ослабить, чтобы не задохнуться. Над ним склонился кто-то… Мгновение — и дышать стало легче, влажный воздух хлынул в легкие — это солдат, избитый жандармами, перерезал ножом веревку.
