Сегодня сменой декораций командовал новый художник Супунов. Как справедливо выразился Кирсанов, «дельный человек и уважительный». Когда все было почти готово, к нему подошел швейцар и сказал что-то на ухо. Он удивленно спросил: «Как? Михаил Александрович?» Потом, рассеянно так, огляделся: «Кончайте, братцы, без меня». И вышел.
23 декабря 1909 года (среда)
Были с Т. на катке. Она там встретила Красновых и оставалась еще с ними, а я ушел. По дороге заглянул в лавочку к букинисту, но ничего не купил, не было настроения. Все-таки я одинок.
24 декабря 1909 года (четверг)
Ничего.
25 декабря 1909 года (пятница)
Все то же.
26 декабря 1909 года (суббота)
Был в бане на девятой линии. Уходя, ко мне подошел сзади какой-то господин, хлопнул меня по плечу: «Tiens! C’est vous?!»[1] Я обернулся, несколько времени посмотрел рассеянно. «Простите, я вас не знаю». Он смутился, сказал, что обознался и отошел. Странный такой господин, с какими-то нечеловечески большими глазами, непонятно какого возраста и очень сильно пахнет розой. Мыло, что ли, у него какое заграничное?
27 декабря 1909 года (воскресенье)
Покупал своим подарки. Потратился несколько больше, чем ожидал. Но это уж всегда так. Таня-то будет довольна, можно не сомневаться. А вот мамаша — бог знает.
28 декабря 1909 года (понедельник)
Встретил старого приятеля еще по гимназии. Конечно сразу разговоры, что да как? И что нужно видеться. Он теперь студент. Зовет на вечер к знакомым. Так настаивал, что я пообещал, но пойду ли? Скорее всего, не стоит идти. У него теперь свой кружок, я им не ко двору. А когда-то очень были дружны.
29 декабря 1909 года (вторник)
Стригся у Б. Кажется, плохо подстриг. Ну, да мне и ни к чему красоваться, отрастет.
30 декабря 1909 года (среда)
Записка от Г., напоминает про вечер. Наверное, догадался, что не приду. Настоятельно зовет.
31 декабря 1909 года (четверг)
С мамой и Таней зажигали елку, попели немножко, Таня почитала, да и легли.
1 января 1910 года (пятница)
Целый день слонялся неприкаянный. Вдруг, в шестом часу заезжает Гриша за мной, чтобы вместе ехать к его знакомым. Тут уж было не отпереться. Да и хотел ли я отпираться-то? Только, что это вошло ему в голову обязательно меня тащить? Ума не приложу. Столько не виделись, и, вот, такие дружеские проявления.
На вечере сначала было скучно. Пили шампанское, поздравляли весьма уныло. Сестра хозяйки играла на фортепьяно, кто хотел, танцевал. Затеяли, было, шарады, но быстро кончилось. Я услышал как кто-то тихо сказал: «Демианов наверное». Потом услышал смех и шум в прихожей, и вошли пять или шесть господ в черных пиджаках, все, как мне показалось, друг на друга похожие. Тут и началось веселье. Шум, смех, пение. И веселые сплетни были, и о ком-то из царской семьи даже, и стихи читали и спорили. Я потом только освоился немного и уж тогда разглядел, что один из этих господ ни на кого не похож. Он сел за фортепьяно, такой изящно-тонкий, и заиграл. Я никогда ничего подобного не слышал, это были песенки, очень милые, всего семь или восемь, а может быть, и десять, и каждая продолжала другую, и все они между собой были связаны в одну любовную историю слегка запутанную и странную. Кое-кто подпевал. Я понял так, что изящный господин играет собственное сочинение. Голос у него не сильный, но приятный тенор, и такая трогательно-нежная картавость, которая не раздражает, а напротив ласкает даже слух.
