— Плачет, — сказал Поплева.
Тучка помолчал, словно подыскивая возражения, но должен был отступить перед неоспоримой правотой старшего брата и признал:
— Плачет. Все равно плачет.
Под действием сходной мысли братья глянули друг на друга и обернулись, отыскивая взглядом старуху. Но Колча исчезла.
— Странно, — сказал Поплева, почесывая изрядную шишку на затылке.
— Ведь мы обещали ей младенца, — удивился Тучка.
Неуверенно агукнув над несчастным ребенком, который так и не сумел уяснить себе смысла этих жалких заигрываний и потому «закатился» еще пуще, братья со всяческими извинениями закрыли крышку, подняли сундук, стараясь не раскачивать его без нужды, и двинулись вверх по неровной и скользкой, опасной на таком ливне тропе.
Лачуга Колчи приютилась с подветренной стороны Лисьего Носа, под скалами, где не очень-то доставала ее буря. И однако же, на глазах у братьев особенно сильный вихрь вздернул пласт соломенной крыши, полетела труха, обнажились кривые тонкие стропила, сразу же залитые частым дождем. Ограды вокруг двора не было. Поплева постучал в ветхую дверцу, Колча не отзывалась, но дверь была заперта изнутри.
— Может, она не знает, что мы принесли, ты скажи, — посоветовал Тучка.
Поплева сказал, ничего не скрывая. Повторил громче и громыхнул дверью — к немалому его смущению доска проломилась.
— Изверги рода человеческого! — сразу в голос, без малейших переходов от гробового молчания к крику, заверещала старуха. — Оставьте в покое дверь!
Братья переглянулись.
— Разве в окно попробовать? — неуверенно крякнул Тучка.
Поплева принялся за окно. От первого же удара ставень соскочил, ветер встрепал и скомкал рваную мешковину, которая прикрывала переплет. Поплева наклонился к дыре, но сказать ничего не успел.
— Идолы поганые! Что сделали-то! А-а! — визжала Колча. — Окно-то, окно!
Поплева отступил, ожидая нравственной поддержки от брата.
— Оставь, ладно, — сказал Тучка после недолгих раздумий. — Может, тогда через крышу?
Оставив поневоле окно, Поплева в мгновение ока очутился на чердаке — в том месте, где буря откинула угол соломенной кровли. Он зашебаршил в тростнике — уложенные на поперечных жердях вязанки тростника и составляли перекрытие, иного потолка не имелось; чтобы добраться до Колчи оставалось только убрать в сторону одну или две вязанки.
— Кончай дурить, Колча! — склонился к провалу Поплева. — Мы принесли тебе младенца.
— Вот уже, ломают дом! — голосила старуха. — Сейчас они все развалят!
