Она кинула в мою сторону ошеломленный взгляд, слегка покраснела и, глубоко вздохнув, произнесла:
– Мне пора домой, Майкл. Наша прогулка сегодня слишком затянулась.
Какое-то время мы ехали в абсолютном молчании, вслушиваясь в полифонию лесной рапсодии. Ветер филировал протяжными звуками, порой заглушая их, порой раздувая до громогласной арии. Лес жил в собственной гармонии, что-то напевал слушавшим его небесам. Где-то вдалеке птицы разучивали партии собственных голосов, чтобы завтра, едва взойдет солнце, приветствовать его хвалебным гимном. Тихо раскачивались кроны деревьев, и сверху, подобно сухому дождю, лились шумы и шорохи. Лес издавал целый калейдоскоп звуков, лишь изредка замирал в тишине. И это его молчание выглядело ярким, насыщенным, пышным.
– Вы на меня не сердитесь? — спросил я.
О как непредсказуемы эти женщины! Она повернула голову в мою сторону, вдруг резко рассмеялась и сказала:
– Нет! Вы еще не заслужили, чтобы на вас сердиться, — и слегка пришпорила Принца.
Потом мы расстались.
Остаток дня был пронизан тихой внутренней эйфорией, при которой вне зависимости от времени года вдруг наступает весна, вне зависимости от времени суток душу посещает утро. Сейчас, когда я вычерчиваю наконечником пера иероглифы собственной исповеди, замысловатые руны моего откровения — откровения, предназначенного прежде всего для девственной памяти бумажных листов, исповедь бесчувственной пустоте, молитву оглохшему и ослепшему божеству, — слова путаются под рукой, мысли, как рой насекомых, копошатся в голове, рождая эти корявые строки. Ни те, ни другие не способны передать холодным листам бумаги и тени тех чувств, которые мне довелось испытать. И вы, неведомые мои читатели, если вообще существуете, если не являетесь той призрачной пустотой, которой я исповедуюсь, как слабое отражение реальности, прошедшее через множество зеркал, сейчас пытаетесь прочесть и уразуметь мои помыслы, давно канувшие в Лету. Для вас это прошлое, для меня настоящее, для Вечности — несуществующее и вздорное.
Да… в тот вечер я, пожалуй, последний раз познал чувство человеческого счастья, не ведая, что оно прощается со мной. От того, наверное, так неистовы были его ласки. Прежде, чем навеки погаснуть, оно напоследок вспыхнуло ярчайшим пламенем — вырвалось из тайников моей души, непонятное, не поддающееся осмыслению.
«Безумство веселья средь хмури и тьмы…
Наверное, то не постигнут умы — —
Устройство нетленной души человека,
