Скортий из Сорийи, самый молодой из возничих, какие только выступали за сарантийских Зеленых, хотел лишь заниматься своим делом и не думать ни о чем, кроме скорости и жеребцов. Он молился Геладикосу в его золотой колеснице в глубине души, поскольку был сдержанным, малообщительным юношей, наполовину сыном пустыни. Еще в детстве он решил для себя, что возничий не может не почитать Возничего. Действительно, втайне считал он, хотя и не слишком разбирался в подобных вопросах, те его соперники, которые следовали указаниям патриархов и отказывались от сына божьего, лишали себя возможной помощи могучего покровителя, когда выезжали из-под арок на опасный, проверяющий их на прочность песок ипподрома на глазах у восьмидесяти тысяч вопящих граждан.
Это их проблема, а не его.
Ему девятнадцать лет, он правит первой колесницей Зеленых на самом большом в мире ипподроме, и ему представился случай стать первым после Ормеза из Эспераньи, который одержит сто побед еще до достижения Двадцатилетнего возраста в конце лета.
Но император умер. Гонок не будет ни сегодня, ни еще бог знает сколько дней, пока не завершатся траурные обряды. Сегодня утром на ипподроме собралось двадцать тысяч зрителей, или даже больше. Они заполнили беговые дорожки, тревожно перешептываясь между собой, или слушали священников в желтых одеяниях, а не следили за процессией выехавших колесниц. Он потерял полдня гонок на прошлой неделе из-за поврежденного плеча, а теперь пропал еще один день и следующая неделя? И неделя после?
Скортий понимал, что ему не следует так много думать о своих делах в такое время. Священники — и геладикийцы и ортодоксы — все осудили бы его за это. По некоторым вопросам среди клириков царит единодушие.
Он видел мужчин, плачущих на трибунах и на дорожках. Другие слишком бурно жестикулировали и слишком громко разговаривали, в их глазах стоял страх. Скортий уже видел такой страх на лицах возничих во время гонок. Он не знал, ощущал ли сам когда-нибудь подобный страх, разве что когда армия бассанидов пришла через пески к их городу, и он, стоя на городской стене, поднял взгляд и увидел лицо отца. В тот раз они сдались, потеряли город, свои дома, а через четыре года по договору снова вернули их назад, после побед на северной границе. Завоеванные города все время переходили из рук в руки.
Он понимал, что сейчас Империи грозит опасность. Коням нужна твердая рука, и Империи тоже. Его проблема в том, что он вырос там, где слишком часто видел восточные армии Ширвана, Царя Царей, и он не испытывал и доли той тревоги, которую чувствовали окружающие его люди. Его жизнь была слишком насыщенной, полной волнений, чтобы он сегодня пал духом. Ему девятнадцать, и он возничий. В Сарантии. Кони стали его жизнью, как он когда-то мечтал. Эти дела большого мира… Пусть с ними разбираются другие. Кто-нибудь станет императором. Очень скоро, если на то будет воля божья, кто-нибудь будет сидеть в катизме — императорской ложе — в середине западной трибуны ипподрома и бросит белый носовой платок, подавая сигнал к началу процессии, и колесницы пройдут парадом, а затем начнутся гонки. «Для возничего не имеет большого значения, — подумал Скортий из Сорийи, кто будет тем человеком с платком».
