так и не вспомнил, было ли в моей прежней жизни что-нибудь достойное забвения. Поэтому, подозреваю, мы с Ларой чувствовали себя в равной степени неловко, оба не знали, как себя вести, и за время пути успели не раз и не два пожалеть о том, что вообще затеяли все это. Я так точно успел.
Оставалась, правда, робкая надежда, что разговор сам собой как-нибудь завяжется, когда мы доберемся до места. Но вот мы отыскали пустующее кафе, разбудили официанта и с удобством расположились на стульях с подгибающимися ножками за круглым столиком из красной пластмассы, а неловкое молчание между тем никуда не делось. Наоборот, стало совершенно невыносимым.
В конечном итоге мы все же заговорили. Как ни странно, о любви. По крайней мере это слово витало над столиком чаще других.
— Хорошо, что весна, — первой нашлась Лара. — Не люблю зиму.
— А я люблю, — парировал я и добавил уже смелее: — Люблю работать зимой снежным первопроходцем.
— Как это?
— А так. Кто, по-твоему, прокладывает тропинки между сугробами?
— Люди.
— Да? А кто идет первым, чтобы остальные поняли, что тропинка должна проходить именно здесь?
— Ты?
Я ограничился исполненным достоинства кивком.
— А я не люблю снег. Он тяжелый.
— А я люблю. Он похож на эскимо.
— А я не люблю эскимо.
— Сочувствую.
— Не за что! Зато у меня до тридцати не было ни одной пломбы, — похвасталась Лара.
Я не поверил, конечно, — месяца полтора назад она говорила, что ей двадцать семь, — но на всякий случай позавидовал.
Неловкость куда-то исчезла, как исчезла со стола пепельница, набитая доверху чьими-то окурками — незаметно, без следа. Мы болтали, как дети, ни о чем, прячась от солнечных лучей под парусиновым зонтом с надписью «Ютинское». Как вдруг солнышко скрылось за облаком, косая тень упала на Ларино лицо и неприятный холодок пробежал по спине.
Слишком знакомый холодок, не имеющий отношения к капризам погоды.
Ну, и кого на сей раз? — с тоской подумал я. Меня или Лapy? За время знакомства я научился чувствовать ее вызовы как свои собственные. Правда, так и не научился их различать.
Я на всякий случай взял Лару за руку — она по-прежнему чересчур болезненно реагировала на сеансы — и внимательно вгляделся в ее лицо. Из карих глаз стремительно уходили цвет и выражение.
— Почему ты не-е… — тихо, на пределе слышимости спросила она.
— Почему ты не звонишь?
Помехи и тихий голос свидетельствовали о чрезвычайной удаленности источника. Не межгород, конечно, но до абонента точно не один километр. Хотя кто знает, от чего, помимо расстояния, зависит качество сигнала? Может, от желания быть услышанным?
