— «Дейли телеграф», говорите? — переспросил Холмс. — Будьте добры, Уотсон, поройтесь в архиве. Что-то я не припомню сообщений о разбившейся шхуне. Должно быть, они не привлекли моего внимания, и я выкинул их из головы.
Пока я искал нужные газетные номера, гостья продолжала:
— Наши несчастья начались сразу же после этого кораблекрушения. Люси заболела, и ей становилось всё хуже. У неё начались приступы лунатизма, по ночам она вставала и пыталась выйти из дома, но я предусмотрительно запирала дверь. Один раз ей всё же удалось ускользнуть, без одежды, в одной сорочке, и я с трудом отыскала её на нашей любимой скамейке на кладбище позади руин аббатства. Мне показалось, над ней склонился какой-то человек, или большое животное, но когда я подбежала к скамейке, там никого уже не было. С той поры Люси стало совсем плохо. На шее у неё появились две незаживающие ранки, как от укуса тропической летучей мыши. Ей всюду мерещилось мертвенно-бледное лицо и горящие красные глаза. Каждую ночь она теряла много крови, и только благодаря искусству доктора Ван Хелзинга и самоотверженности её жениха лорда Годалминга и наших друзей доктора Сьюарда и мистера Морриса, отдавших ей часть своей крови, она смогла протянуть месяц. Но всё было против нас! 20 сентября бедной Люси не стало.
Воспоминания о смерти подруги так взволновали девушку, что некоторое время она не могла продолжать. Воспользовавшись паузой, я протянул Холмсу искомые номера «Дейли телеграф» и принёс миссис Харкер ещё стакан воды. После этого встал за спиной у Холмса и через его плечо пробежал глазами заметки, на которые ссылалась наша гостья. Действительно, описанные в них происшествия были довольно странными. Здесь явно чувствовалась какая-то неумолимая злая сила.
— Мы похоронили Люси и её матушку, скончавшуюся двумя днями раньше, в фамильном склепе Уэстенров на кладбище Хайгейт. А через несколько дней в окрестностях Хайгейта стали пропадать по вечерам маленькие дети. Находили их только на следующее утро. Все они как один рассказывали о «класивой леди», манившией их за собой, как в сказке, и почти у всех на шее, вот здесь, оказывались ранки, как от укуса крысы или маленькой собаки. «Вестминстер гэзетт» в специальном экстренном выпуске от 25 сентября назвала это «Хайгейтским ужасом». Неужели вы и об этом не слышали?
Холмс подал мне знак, и я снова обратился к нашим архивам. Между тем наша гостья завершила свой рассказ:
— В прошлую среду мы с Джонатаном шли по Пикадилли, и я засмотрелась на красивую барышню в дорожной шляпке, сидевшую в двуколке возле ювелирного магазина Джулиано, как вдруг Джонатан сжал мою руку и выдохнул: «Бог мой!» Проследив его полный ужаса взгляд, я увидела высокого, худого господина с крючковатым носом, чёрными усами и остроконечной бородкой, также глядевшего на ту хорошенькую барышню. У него было жестокое, чувственное лицо… и зубы… крупные и белые, казавшиеся ещё белее из-за ярко-красных губ… и они были острые, совсем как у зверя! «Знаешь, кто это? — спросил Джонатан, продолжая пристально разглядывать его. — Это он, граф Дракула! Но как он помолодел!» Когда коляска с барышней и господином, вышедшим от Джулиана со свёртком в руках, тронулась, граф последовал за ней. Боюсь даже и думать, что стало с бедной девушкой! Теперь вы понимаете, мистер Холмс?
