Хотя, конечно, навряд ли. Сколько зим прошло!
— Дарю! — пытался как-то взбадривать эту мертвечину!
Не поддержала отца. Обиженно заморгала.
— На день рождения могли бы что-то получше подарить!
Но что можно было дарить в те годы, когда не было вообще ничего? Талоны на масло? Настька обижалась как бы на нас, а на самом деле, конечно же, не на нас. Тим бездействовал!
— Завтра подарок! — воскликнул я. Остальные не отреагировали: вопрос подарка и Настенькиного дня рождения их, похоже, не задевал.
— Что ж ты не предупредила-то! — минут десять спустя фальшиво воскликнула Алла. Как будто о дне рождения предупреждают! Настя расстроилась еще больше. А уж как завтра она расстроится! Такое ей выпало семнадцатилетие: нигде нету ни черта!
Мне тоже, кстати, расстроиться удалось: выдвинул кривой ящик стола — ссохшиеся листочки! Начало (и конец?) моего эпохального романа «Судьба Евлампия». О бессребренике, что тут, на Щучьем озере, живет, с берданкой охраняет природу… Охранил? Сомневаюсь.
Зато в шкапчике нашел пустую бутылку из-под водки, более выразительный, как сейчас называют, артефакт, вставленную почему-то в коробку от каши «Геркулес». Так сказать, форма и содержание. Задумчиво опрокинул бутыль, не вытекло ни капли. Нонна, что интересно, зарделась. И что самое скорбное — Настя тоже. А на самом деле это мы ее с Аллой распили, когда остались тут с детишками вдвоем. Кузя это как-то просек, набычился. Какая емкая бутыль! Но — высохшая!
В общем, каждому сыскалась вина. Только Тим презрительно морщился, нетерпеливо переминался: что теперь значит весь этот хлам?
— Ладно, пошли! — Я шагнул к двери с ключом наперевес. Ностальгировать надо в меру. Запер этот ящик Пандоры, наверное, уже навсегда.
За Аллой потянулись на воздух все. Только Кузю никак не вытащить: ходил по коридорам, прислушивался к скрипам.
— Все же на ходу, можно поправить, — бормотал, крепко завороженный здешними перспективами.
— Скажи, что ты тут собираешься строить? — Остался с ним только я, верный друг.
Кузя посмотрел на меня диковато:
— Новую жизнь!
Ночью спали так себе. Они в комнате, мы на террасе. Холодно, жестко. Но главное — мысли. От них не уйти. Что я подарю ей на семнадцатилетие? Важнейшая дата!
Вещь? К вещам она почему-то равнодушна. Как и Нонна. Но у той в пору молодости и красоты наряды были. А этой словно все равно. Странная девочка. Да и не на что покупать: все наши вклады закрылись и, кажется, навсегда!
Подарить ей к семнадатилетию идею? Уже дарил. Возможно, когда-то сработает, но пока не видать. Надо что-то особенное, лишь такое и помнится и может выстроить жизнь. Но нету ничего. Отсюда — страдания!
