На второй день было 22 человека, на третий — один.
Отчасти это было хорошо, потому что и шуму было меньше.
А на третий день единственный зритель, который сидел во втором ряду, вышел среди действия в проход между стульями, стал на колени и заплакал:
— Позвольте мне уйти домой, — сказал он, простирая к капельдинерам руки. — Ей-богу, я приду завтра, досмотрю.
Его отпустили на честное слово. Очевидно, это был отъявленный негодяй, потому что слова своего он не сдержал.
Спектакль приостановили.
Зеленая пригласила меня в свою блистающую роскошью уборную и, сверкая глазами, спросила:
— Ну, что? Теперь вы убедились?
— Что такое?
— Интриги.
— Гм!.. Да.
— Во-первых, интриги, а во-вторых, вы не умеете привлечь публику. Реклама плохая.
— Реклама хорошая, — угрюмо возразил я.
— Реклама плохая. Почему же тогда публика не ходит? Почему? Если бы была реклама хорошая, публика бы ходила… Послушайте! Ведь я же денег не жалею. Делайте что хотите, но чтобы публика была…
— Слушаю-с.
На другой день я сдал во все тиктакпольские газеты объявление:
«Ищут приличных молодых людей и дам для вечерних занятий. Работа требует известного напряжения, терпения, но условия оплаты блестящие. За время от 8 часов вечера до 12 часов ночи каждое поступившее к нам на службу лицо получит пять рублей».
На другой день сбор был почти полный.
Но публика была неопытная. По своей добросовестности все хлопали без разбора и в смешных местах пьесы утирали глаза платками.
Я пригласил тогда режиссера для всей этой неорганизованной банды и нанял студию для обучения «зрительскому» искусству.
Некоторые сделали блестящие успехи и выдвинулись на первые места. Им жалованья прибавили.
Но костюмерная часть страдала — пришлось устроить мастерскую дамского и мужского платья. Теперь театр выглядел нарядно, красиво, всегда был переполнен и жизнь наша потекла спокойно и приятно, если не считать двух больших забастовок зрителей с предъявлением ими требований: вежливого обращения со стороны капельдинеров, отмены биноклей и перемены пьесы на другую, новую. Тяжелые условия труда были до известной степени смягчены, и зрители успокоились.
Но однажды Зеленая пригласила меня к себе в уборную и спросила с неудовольствием:
— Кажется, и сборы теперь хорошие, и успех налицо, почему же газеты о нас молчат?
— Я не знаю почему, — осторожно заметил я.
— Вы не знаете?! Да! Недаром говорят, что театральный и газетный мир — это зловонное гнездо интриг. Послушайте, Новакович… Нам нужна газета!
