— Первый встречный тоже не всегда от этого счастлив.
— Простите.
— По вам не скажешь, что вы чего-то боитесь, — замечает Лиза после паузы.
— Я знаю. Так часто говорят.
Напряженно, словно ожидая ответа, девица Пухова смотрит на Лизу. Сумрачный грим делает ее тонкое лицо отчужденным, зло-замкнутым, непреклонным. Волосы еле заметно отросли и похожи на слабое мерцание над гладким овалом черепа. На худой шее виден хвостик татуировки. Широкий рот девицы Пуховой вздрагивает, как будто хочет улыбнуться. Помедлив, она протягивает блеснувшую кольцами руку…
Осторожная рука бережно опускается на теплый клубок жизни.
— Человечек, букашка, — мурлычет Александра Генриховна, улыбаясь свернувшемуся у нее на коленях Бивису. — Пруста почитаем?
Бивис ворчит сквозь сон. Оглаживая упитанный собачий бок, Александра Генриховна нащупывает ребра.
— Бедный мой, — говорит она с отчаянием. — Тощий, как селедка.
Отдаленно хлопает входная дверь, и через какое-то время взгляд успевает удовлетворенно пробежаться по мирному пестрому пейзажу скрывающих стены книжных полок — в комнате появляется улыбающийся писатель с ноутбуком в руке.
— Смотри, Саня. — Писатель гордо кладет ноутбук на стол. — Белинский мне по дешевке уступил, в счет ближайшего гонорара. Он купил себе новый.
Александра Генриховна оглядывает ноутбук гадливо, словно попавшего в булочку таракана.
— А тебе это нужно? — спрашивает она.
— Не покажут тебя больше по телевизору, — говорит писатель. — Потому что ты ретроградка.
— Ретроградка, — повторяет Александра Генриховна задумчиво.
— Когда-нибудь я прославлюсь, — говорит писатель с ожесточением. Он всем телом опирается на пеструю стену книг и закуривает. — Один тоненький роман и пять лет мирной жизни, и ни строчки сверх положенного. Ну, колонка в глянцевом журнале. И, разумеется, телевизор. Это же издевательство — писать по книжке в год и не знать, на что купить компьютер.
— И о чем ты будешь говорить в телевизоре?
— Что-нибудь придумаем, — отмахивается писатель. — Туда главное попасть, а говорить потом, может, и не обязательно.
Александра Генриховна молчит и щекочет Бивиса.
— Что это Белинский расщедрился? — спрашивает она наконец.
— Он же должен был оказать мне респект.
— А ты ему?
— Ты не понимаешь субординации. Это вы все должны оказывать мне респект, а я вам — являть милость. По моему благоволению.
— Сколько ты выпил? — спрашивает Александра Генриховна.
— Вы все меня ненавидите, — говорит писатель дерзко. — Потому что я непоправимо, непростительно талантлив.
