— Тру-ру, — говорит Зарик, облокачиваясь. — И желтый шелк ковров, и грубые следы…
— Что значит «грубые следы»? — спрашивает Лиза, протирая стойку. — Подвинься. Кому они нагрубили?
— Это, наверное, следы от грубой обуви. — Зарик смотрит на свои ботинки, болтает ногой. — Понимаешь, это такой троп, фигура речи.
— А зачем речи фигуры?
— Это трудно объяснить, — объясняет Зарик, — особенно человеку, который все понимает буквально.
— Я просто избегаю недоразумений.
— Ерунда, — говорит Зарик. — Избежать недоразумений невозможно, с фигурами речи или без них. Слово — само по себе недоразумение. Когда мы говорим, то просто громоздим недоразумения друг на друга, и они не так сильно бросаются в глаза, если их много.
— Вот-вот, — говорит писатель, усаживаясь на свободный табурет. — Здравствуйте, Лиза. По этому поводу я придумал сюжет.
Лиза кивает.
— Пива?
— Да, — говорит писатель со вздохом, — наверное. — Он расстегивает пальто, чешет нос, приглаживает всклокоченные волосы, достает сигареты. Вид у него довольный, сытый и немного смущенный. — Один мужик умер, — начинает он, придвигая к себе пивную кружку.
— Вот оно что, — говорит Лиза.
— И оставил отдаленному племяннику наследство: два романа в рукописи. Парню было не до того, но потом он крепко сел на мели и с горя решил эту писанину издать.
— И всё оказалось очень круто, — говорит Зарик.
— И всё оказалось очень круто. На него мода, куча премий, переводы на все известные ему языки. И вот, чтобы утвердить навсегда репутацию и получить какую-нибудь уж совсем навороченную премию…
— Нобелевскую.
— Он должен издать третий роман, А где его взять? Он те два своих романа даже не читал, вот он их читает, чтобы разобраться.
— И содрогается, — говорит Лиза.
— Нет… не думаю. Скорее всего, он просто не понимает, из-за чего столько шума, и вообще о чем это. А писать нужно. Что парню делать?
— Кого-нибудь нанять, чтобы написал, — говорит Лиза.
— Как он может так рисковать, речь о Нобелевской премии. Кроме того, кто сможет написать на таком уровне — парень-то не сечет фишку, но все вокруг вопят, что он гений. У него творческая депрессия, издатель за ним ходит, в попу целует…
— А критики, между тем… — говорит Лиза и улыбается.
Писатель мрачнеет.
— Он прочитывает свои романы еще раз и начинает кое-что понимать.
— И оказывается гением на самом деле, — говорит Зарик.
— Он понимает, что с третьим романом это будет трилогия, и в последнем романе должна быть рассказана вот эта бодяга о наследстве и всем, что потом было. Если он этот роман напишет, получится гениальная трилогия, но все всплывет. Копирайт, допустим, все равно его, но он уже привык к славе, то-сё… Кроме того, у него любовь с одной рыжей дамочкой, но он ее любит просто так, а она в нем любит гениального писателя. Ее даже деньги не интересуют, только гениальность в чистом виде.
