Было душно. Листья платанов висели, как лопухи после жаркого лета. Дженни не поспевала. Саша тянула ее за руку, волнуясь за его сердце. А он все хвалил какие-то дентикулы и аркбутаны, и кричал им назад, несясь впереди:
– В России они все-таки не понимают, говорят: ихняя архитектура, то есть ваша, давит. Ты ему переводи, Сашка! Это важно, чтобы он понял, от какого быдла вы удрали! Вот привез меня к себе один клиент, показывает итальянскую балясину, которую он притащил оттуда. Построй мне, говорит, к ней дом и еще таких поставь! А она же балконная! Вот что давит – убожество, безграмотность! А то, что они высокие, совершенно не давит, вообще не чувствуется!
Она перевела. Николас улыбнулся. Улыбка у него была солнечная, как амфитеатр.
Так, гуляя, дошли до станции, отыскали автобус. Галочка, запихав ему в сумку какой-то пакет, подбежала, чтобы успеть расцеловать сестру, племянницу. По ошибке расцеловала и жениха. Смеясь, повторила шутку. Отец же всегда прощался быстро.
– Анекдот. Переведи ему. Чем отличается англичанин от еврея? Тем, что англичанин уходит не прощаясь, а еврей долго прощается и не уходит! Ну вот давай, доченька, не забывай старика отца!
Галочка закивала:
– Что ты, папочка! Как я могу тебя «забывать»?
– Американка, американка! – говорил он, входя в автобус и жестами в стекло показывая Галочке, чтобы шли, не ждали, пока тронутся.
Те послушались, помахали на прощанье, Галочка послала воздушный поцелуй:
– Бай, папочка!
– Бай-бай!
Три задних сиденья пустовали. Пусть Дженни смотрит свои «говорящие головы», раз ей интересно! Ах, как повезло, все вместе сели – как замечательно! И снова он читал Довлатова и смеялся на весь автобус так, что на него оглядывались. Потом спохватился, вытащил наушники:
– Что это она мне тут понасовала такое, я ж даже не посмотрел…
Выложив из сумки на колени сверток, цветной, блестящий, бесповоротно круглый, он поискал в кармане очки. Не нашел, отругал себя:
– Старый дурак, забыл в ресторане. Ничего, Галочка перешлет… Где-то же, наверное, эта штука открывается…
– Да разорви! Ведь бумага! – сказала Саша раздраженно.
– Нет, подожди!
Ища незаметный кусочек скотча, он водил и водил по свертку острожной рукой. Что-то нашел, бережно отлепил и, чтобы ничего не повредить, стал отворачивать – верхний блестящий лист, за ним розовый, голубой, потом еще салатного цвета. «Во дает, во наворотила!» Лицо завороженное, как у ребенка, открывающего новогодний подарок. Наконец открыл и вынул. Медную джезву.
