— Бедные дети, не нужные никому в мире, я дам вам хлеб насущный! Я дам вам то, что вы ищете!
Ведьма поворачивается к зрителям и заговорщически подмигивает, а мы ухаем и шипим в ответ на поданную нам реплику.
Мальчик, играющий Гретель, рыдающим голосом говорит:
— Неужели мы станем для тебя твоими любимыми детьми, тетушка? Будешь ли ты любить нас и учить нас добру?
Его голос на последних словах звучит с надрывом.
В зрительном зале нарастает хихиканье.
— Да, дитя! Ничего не бойся! Теперь, когда вы пришли сюда, о чем я так часто возносила молитвы, я прижму вас к своей груди и навек заключу в объятия!
Ведьма крепко прижимает Гретель к здоровенной фальшивой груди, едва не удушив мальчика. Мы искренне хохочем над глупым поведением актеров. Ведьма же, поощренная нашим смехом, сует в рот Гретель кусок пирога, чем еще больше веселит аудиторию.
Лампы вдруг зловеще мигают. Наиболее впечатлительные девочки судорожно вздыхают и даже тихонько вскрикивают. Конечно, это всего лишь сценический эффект, но желаемый результат достигнут. Ведьма потирает руки и признается, что задумала нечто дьявольское: откормить детей как следует, а потом зажарить их в своей огромной печи. От этого всех в зале пробирает дрожь, а я поневоле пытаюсь понять, что за пытки пришлось вынести в детстве братьям Гримм. Их сказки никак не назовешь добрыми и веселыми — все их истории переполнены детишками, которых стараются зажарить ведьмы, девицами, отравленными злобными старухами, и прочим в этом роде.
По залу проносится холодное дуновение, сырой холод, пронизывающий до костей. Неужели кто-то распахнул окно? Нет, все окна плотно закрыты по случаю дождя… Да и занавески висят спокойно, их не колышет сквозняком…
Мисс Мак-Клити обходит зал по периметру, сложив руки перед грудью, как священник во время молитвы. Неторопливая улыбка расцветает на ее лице, когда она окидывает взглядом всех нас. А на сцене тем временем происходит что-то забавное. Девушки смеются. Но их смех звучит для меня будто издали, искаженно, словно я погрузилась под воду. Мисс Мак-Клити кладет ладонь на плечо какой-то девочки, сидящей в заднем ряду, наклоняется, с улыбкой выслушивает вопрос малышки. Но при этом ее глаза из-под темных густых бровей находят меня. И хотя в зале холодно, я начинаю потеть, словно меня вдруг обожгло лихорадкой. Меня охватывает безумное желание сбежать из зала. И я начинаю чувствовать себя по-настоящему больной.
Фелисити что-то шепчет, но я не в силах разобрать ни слова. Шепот кажется мне ужасающе громким и царапающим, как будто меня скребут тысячи сухих крылышек и лапок каких-то насекомых. Веки у меня дрожат. Рев и грохот врываются в уши, и я тяжело и стремительно лечу в туннель, состоящий из света и звуков. Время разматывается, как бесконечная лента. Я остро ощущаю собственное дыхание, ток крови в венах. На меня наваливается видение. Но оно совсем не похоже на прежние. Оно куда более мощное, яркое…
