.) в Берлине, не говори того, что ты в письме своем говоришь против Гегеля: только оружие давать! А между тем ты врешь! Разумеется, Гегель прав. Надо быть идиотом, чтобы справляться с историей, как поступить в каком-нибудь положении политических дел. Такой политик похож будет на учителя латинского языка в Воронежской гимназии, который запретил своим пансионерам купаться, потому что в это лето утонул в Москве один студент. Но, что история учит знать настоящие потребности, или, лучше сказать, воплощает развитие духа и через это воспитывает в нас способность схватить и обсудить каждый новый момент и распорядиться, — кто же это отвергает?» (83, 464).
Проблема практической пользы истории занимала Грановского всю жизнь, и он полемизировал по этому поводу с Гегелем на всем протяжении своей профессорской деятельности. Таким образом, в начале своего пребывания за границей Грановский, осознав значение философии для науки истории, принялся за философию, желая положить ее в основу своей исторической концепции, с ее помощью обобщить исторический материал.
Уже после поучений Григорьеву о пользе философии, после прочтения гегелевской философии истории и после того, как он прослушал ряд философских и философско-исторических курсов, он писал Станкевичу и Неверову 15 июля 1838 г.: «По приезде в Москву я на несколько времени оставлю исключительное занятие историей — для поэзии и философии… Время, посвященное мною в Берлине философии, решительно потеряно. Я ничего порядочно не понял и даже хорошо не осмотрелся в науке… необходимость философии для меня я час от часу более и более чувствую… я должен извне усвоить себе внутреннее единство и согласие» (8, 358).
Годы, проведенные в Германии, не были потрачены только на исторические и философские науки. Грановский широко интересуется самыми различными отраслями культуры. Он часто бывает в театре, увлекается Шиллером, комической оперой, слушает музыку Моцарта, Вебера, Глюка.
Летом 1837 г. Грановский отправляется в путешествие. Он посещает Дрезден, пешком проходит по югу Германии. В Праге, интересуясь славянской историей и филологией, он знакомится с деятелем чешского и словацкого национально-освободительного движения Шафариком, другими славистами и до известной степени защищает их от иронических нападок Станкевича. Впрочем, он соглашается, что их «идеи неисполнимы и преувеличены», и утверждает, что «всемирное значение получили славяне только недавно, когда Россия вошла в Европу» (8, 333–334).
