Промахнулся князь! Думал тесной дружбой с Москвой себя от тревог охранить, после смерти Василия московского руку к венцу Мономаха протянуть, да не вышло! Попался Борис в собственные силки. С татарами не сговорился, а столько уже для Москвы сделал, что и назад податься трудно стало. Еще, пожалуй, можно было бы попытаться и клятвы забыть и мечом опоясаться, да народ от княжих распрей устал, бояре колебались, и Литва в ту пору помощи не могла дать.
Так и умер князь Борис, собственными руками расшатав тверской стол.
Теперь вся тяжесть правлений легла на плечи отрока Михаила. Куда ему до Ивана! Тот в четырнадцать лет уж давно полки водил, с отцом думы думал, а Михаил — сущее дитя еще. Все забавы на уме
А Москва крепчает, греки понаехали Третьим Римом град сей величают. Внушают Ивану мысль, что он один христианскому миру защитник!
Епископ ненавидел стоявших за Москву бояр, те — его.
Ссора с Никитой Жито произошла из-за пустяка, но оба знали — не оттого так ярится противник…
Прослышав о княтинском деле, Жито обрадовался. Тут без епископа не обошлось. Он своим чернецам такую велю дал!
Испуганный приказный дьяк Пафнутий был тотчас и кликнут к боярину.
— Где грамота княтинска? — стуча по столу перстнем, загремел боярин. Великий князь повелел сейчас сыскать! Татям потакаешь?!
Пафнутий выложил грамоту и, пока боярин вертел ее, с тоской покосился на низкую дверь боярского терема, где стоял челядинец.
— Читай! — повелел неграмотный боярин.
По мере чтения желтое лицо Никиты белело.
— И сие — пастыри! Сие — заступники перед богом! — рассвирепел Никита. — Почему прятал грамоту? Правды убоялся? Епископу служишь? Погоди!
Пафнутий, крестясь и заикаясь, стал оправдываться: епископ-де о грамоте и не слышал. Просто другие дела отвлекали. Недосуг.
— Не слышал епископ?
— Богом святым…
— Ну, добро… Проверю. А грамоту подай.
Спровадив дьяка, Никита улыбнулся злой, довольной улыбкой: "Каково-то, отче Геннадий, завтра запоешь!"
…От боярских хором до епископских — один проулок, десятка домов нет, а пройти трудно. Ну как заметят? Дьяк Пафнутий решился идти к владыке Геннадию только в темень. Ворота епископского двора были на запоре. На стук взбрехали злые псы. Отпер послушник. Узнав, кто, и прослышав, что дело важное, повел Пафнутия широким двором в жилье. Оставив дьяка одного, неслышно ушел. В доме все мертвенно молчало. Синеватым огоньком горела лампадка в правом углу горнички, освещая курчавую бороду Иоанна Предтечи. Из-за печи кисло пахло овчинами.
