— Отчаливай, ребята, — сказал Никитин. — Поплыли, слава тебе, господи! Прощай, Новгород!
В это утро, кланяясь белому кремлю Нижнего, он и не думал, что прощается с ним навсегда.
Хороша Волга в светлый сентябрьский день! Еще греет солнце, и леса за Сурой и Ветлугой, подбегающие к реке, хоть и пожелтели, но не обнажились и радуют пестрой листвой берез, синеватой зеленью ельников. На горизонте цепляется за разлапистую верхушку сосны одинокое облако. Белеет мелкий песок отмелей, коричневыми, красными, желтыми полосами глин и песчаников провожает правобережье. В такой день и не думается, что далеко позади, за перекатами Телячьего брода, осталась Русь, а за Ветлугой уже начались земли казанского ханства. Да отчего бы и думать так? Те же леса, та же земля бегут по бортам ладьи — все свое, исконное, русское, только попавшее в тяжкую неволю.
Зато невесела Волга в непогоду. Слившись у Нижнего с Окой, чуть ли не втрое раздавшаяся, она бывает неприветлива и опасна. Высоко подымается серая, студеная волна, переливается за борт, хлещет по ногам, кидает в озноб и страшит непривычного путника.
Того гляди наскочишь на осыпь, врежешься в неприметную за пеленой дождя мель, и тогда с треском содрогнется суденышко, хрустнет в основании мачта, попадают люди, а иной тючок перевалится за борт и лениво, но неудержимо пойдет ко дну.
Миновали Казань с ее минаретами, похожими на голые шеи хищных птиц, высматривающих легкую добычу. Проскочили несколько летучих отрядов татар, что-то кричавших и размахивавших руками на далеком берегу. Но даже тут, на повороте к югу, где Волга жмется к западным холмам, разделяющим ее со Свиягой, где опасностей меньше, на сердце все-таки неспокойно.
Это все холодный сентябрьский ветер и дождь, мерно, с одинаковым равнодушием барабанящий и по посольскому стругу и по русской ладье. Ветер все воет: "Куда-а-а? Куда-а-а?" А дождинки долбят ему вслед: "Не будет пути! Не будет пути!"
Микешин, завернувшись в холстину, бубнит молитвы, бронник не поет, скучны лица Копылова и Ивана, подобравшего колени к подбородку и обхватившего их руками.
На одном из пальцев Ивана белеет перстень с камушком — подарок Николы Пиччарди в день расставания. На камушке вырезан крылатый конь. Никитин глядит на коня, вспоминает Нижний Новгород и сердится на Хасан-бека. Вон сколько заставил ждать себя и ныне не спешит!
А посол ширваншаха действительно ведет караван медленно. Зачем торопиться? Он считал, что дорога до Астрахани займет месяц, так и выходит. Не беда, если потеряешь день-другой… Посол часто выходит из своей каморки, где играет в шахматы с иранцем Али либо слушает сказки своего толмача Юсуфа, присаживается на корточки возле высоких клеток, стоящих на палубе, отдергивает закрывающую их черную тафту и цокает языком, привлекая внимание сердитых кречетов.
