Ее губы сами нашли губы Афанасия, рука сама коснулась его головы…
— Никитин, чертушка? Куды, пропал? — крикнули в распахнутое окно.
Олена откинулась в руках Афанасия;
— Иди, зовут…
Он удержал ее. Голос его был хрипл.
— Пусть их… Не ждал, не думал. Господи! Дай наглядеться на тебя!… Думал, не люб… Вернусь, все одолею… Будешь ждать, ясонька, ручеек, травиночка моя? Надолго я…
— Буду.
Она опять прильнула к нему, замерла, потом отпрянула:
— Иди… Помни. Возьми вот…
Никитин ощутил на руке что-то твердое, глянул: науз…
Догадался — вот за чем Олена уходила!
Он потянулся к ней, но Олена уже отступила за дверь, слышался легкий стук ее подковок по лесенке, а из окна опять настойчиво позвали:
— Да где ты?!
Никитин провел рукой по лбу, спрятал иконку и, все еще не веря случившемуся, медленно пошел в гридницу.
— Ты что, охмелел? — тишком окликнул его Копылов.
Афанасий поднял туманные, невидящие глаза и засмеялся.
Копылов покачал головой.
Разошлись поздно, хотя с зарей надо было собираться на вымоле. Никитин, придя домой, рухнул на постель, скинув только сапоги.
— Когда будить-то? — спросила Марья.
— На вторых петухах! — ответил он. — Да мне, видно, не заснуть нынче…
Он долго лежал, улыбаясь, с закрытыми глазами, но усталость взяла свое, и под утро Афанасий уснул крепким хорошим сном.
А Олена не сомкнула глаз, принимаясь то смеяться, то плакать в подушку, чем совсем сбила с толку старую мамку.
Она дождалась зари, ухода отца, тихонько, в одной рубашке подошла к окну, открыла его и улыбнулась, перекрестив видневшийся изгиб Волги, когда мелькнула на нем крохотная, еле различимая ладья с высоким резным носом…
На заре, когда солнце еще не вставало, только розовела над дальним лесом тонкая полоска неба, не поймешь еще, то ли чистого, то ли облачного, когда в лощинах и над Волгой еще не раздергивался серый туман, Анисья, молодая жена княтинского мужика Федора Лисицы, проснулась от сыновьего плача.
Двухлетний Ванятка, мокрый, ворочался в зыбке, беспокойно дрыгал толстыми ножками. Анисья вытянула из-под сына мокрую холстинку, зевая, обернула его в сухое, укрыла, прилегла сама и, нащупав ногой веревку, принялась качать колыбель. Ванятка скоро умолк, заснул, почмокивая пухлыми отцовскими губами, но Анисья задремать уже не смогла. Нынче муж наказал разбудить пораньше, да и по хозяйству надо было управиться живее: рожь созрела, пора жать.
Анисья тихо, чтоб не потревожить Федора и свекровь Марфу, спавшую на полу под овчиной, поднялась с постели, накинула старый летник, повязала платок, набрала приготовленной с вечера щепы, валявшейся тут же, под лавкой, и принялась растапливать печь. Дрова понемногу разгорелись, густой едкий дым пополз по избе к волокам.
