Через пару минут она возвращается, уже в пальто, с сумкой.
— И еще одно, — пытается все же договорить Шарлотта. — Извини меня, я разбила чашку. Ту, с голубым и серым рисунком. — (Роуз смеется). — Я рада, что ты смеешься. Мне казалось, ты очень дорожишь ими, — произносит Шарлотта.
— Не очень. Я не собиралась завещать их Люси, — продолжает смеяться Роуз. — Мама, мне надо бежать. Меня ждет Генри, он не любит, когда я опаздываю. Постоянно носится с этими своими мемуарами! А этот Марк — настоящая заноза. Ну, пока, я побежала.
Шарлотта выбрасывает в мусорное ведро черепки. Почему дочь смеялась? Она весьма странная в последнее время — такой Роуз Шарлотта раньше не знала. Но кто может похвастаться тем, что знает своего ребенка? Конечно, кое-что нам известно: самые типичные реакции, черты характера, унаследованные от нас же. Остальное непроницаемо. И это правильно. Мы их родили, да. Но проект не наш.
Роуз чем-то взволнована? Возможно. Ведь почти все люди постоянно волнуются. Вполне человеческое состояние. Люси? Джеймс? У самой Роуз какие-то проблемы? Нет, она сказала бы. Видимо, ничего серьезного. Но все равно Шарлотта беспокоится за нее. Да, конечно, и это тоже вполне естественно. По десятибалльной шкале беспокойств тревога за детей — это десять баллов. Денежные дела — пять-шесть. Здоровье — колеблется в зависимости от степени серьезности проблемы. Расстраиваться из-за мелких бытовых неудобств — это уже распущенность. Наплевать, что на кухне течет кран.
Шарлотта размышляет о том, что в старости волнения имеют свою, особую окраску. Как если бы электроны побежали по проводнику в обратном направлении. Все мы с годами впадаем в солипсизм, но, как ни странно, наши беспокойства в основном сосредоточены вне нас самих. Неприятности со здоровьем в старости неизбежны, даже предсказуемы. Мы «беспокоимся о близких» — формулировка, надоевшая не меньше, чем «закрыть тему», — о всеобщей деградации, о том, что шестнадцатилетние втыкают друг в друга ножи, а двадцатилетние не могут найти работу. О том, что воробьи куда-то пропали, а бабочек стало мало, об окружающей среде, о том, что творится с языком, о книгах, которые никто не читает, о людях, которые не читают книг.
Все это совершенно непродуктивно, не более чем потакание своим прихотям. Оставьте ножи полиции, а окружающую среду — Королевскому обществу охраны птиц. Если люди не читают, значит таков их выбор, а неистребимая, пожизненная привычка к чтению тоже, может быть, своеобразный недуг.
