Сам Ватару не проронил ни слова. Его молчание красноречиво говорило о том, что он более не желает обсуждать эту тему. Почувствовав это, я воскликнула:
— Правда что ли?! Ой, я обожаю пирожные «Кимисигурэ», а моя тетя — просто фанатка «Куриканоко», которые с каштанами. Тетя преподает детям фортепиано, и иногда устраивает что-то вроде чаепитий для родителей своих учеников. Так она всегда покупает сладости только в «Сэнгэндо».
Ватару из вежливости кивнул и поднес спичку к коротенькой сигарете «Хоуп», нервно откинув со лба копну черных волос.
— У него сложные отношения с родителями, — сказал Юноскэ. — Поэтому сейчас он обитается у меня. И, кстати, в рот не берет ничего даже похожего на японские сладости.
— Но если ты, Кёко, так любишь «Кимисигурэ», — вмешался Ватару, — то я могу сказать, чтобы специально для тебя сделали и прислали побольше. И еще «Куриканоко» для твоей тети.
Я сказала спасибо и изобразила улыбку. Ватару пристально посмотрел на меня и тоже тепло заулыбался. Его взгляд был настолько притягателен, что у меня перехватило дыхание. Я даже глаза отвела.
После этого мы долго разговаривали о музыке и о книгах. На самом деле говорили в основном Ватару и Юноскэ, а мне отводилась роль слушателя. При этом у меня была масса возможностей сделать вид, что я хорошо знаю все книги и всех писателей, которых они упоминали. Даже если бы я так сделала и ввернула бы какое-ни-будь подходящее суждение, они все равно никогда бы не стали проверять, действительно ли я в этом разбираюсь или только прикидываюсь.
Раньше, беседуя в студенческих компаниях, я могла запросто сказать, что читала книгу, которую на самом деле даже в руках не держала, или моментально определить свою позицию по отношению к таким вещам, о которых прежде даже не пыталась размышлять. Обычно после этого я опрометью мчалась в книжную лавку и в тот же вечер проглатывала все книги, о которых шла речь, красным карандашом выделяя наиболее важные места. Так попутно кое-чему и училась. Порой я обнаруживала, до какой степени глупыми и неправильными были мои скоропалительно высказанные мнения, и тогда мне становилось до слез стыдно, хотя даже в такие моменты я не хотела признавать свою неправоту.
Сама не знаю почему, но в присутствии Ватару и Юноскэ у меня совершенно не возникало желания разыгрывать ребяческое бунтарство или тупую самовлюбленность. Рядом с ними мне хотелось быть просто семнадцатилетней девочкой, абсолютно естественной во всех своих проявлениях. Как во время нашей первой встречи я смогла признаться им, что не знаю «Канон» Пахельбеля, так и сейчас я готова была отвечать «не знаю», если действительно слышала о чем-то в первый раз.
