Ивана всегда коробило, что твари пахнут так… церковно. Сера, гниение, тухлая плоть — это было бы куда тяжелее переносить, но это было бы совершенно естественно, а этот сладкий нежный запах сбивал с толку, смущал и злил. Но в этот раз Ивана куда сильнее смутило другое: почему ваниль?
Раненые, испуганные, издыхающие твари либо не пахнут вовсе, либо пахнут холодом и мятой.
Иван убрал руку от звонка и вытащил из кармана ключ, взятый у Грина «на всякий пожарный» и до сих пор никогда не использовавшийся. Он ужасно жалел, что всегда был у Грина на подхвате, поэтому у него не было своего пистолета. Где-то гринова «беретта» — она бы пригодилась.
Петли, аккуратно смазанные по гринову обыкновению, не скрипнули. Иван вошел.
В квартире было темно, только тонкая полоска желтого света просачивалась в темный и тесный коридор из-под двери в комнату. Было тихо, но не совсем — этакая живая, не сонная тишина.
У Ивана стоял ледяной комок между желудком и ребрами, когда он открывал дверь в комнату. Он был готов ко всему, к самому худшему — к внезапному нападению, к луже крови, даже к тому, что Грин может быть тяжело ранен или убит… но вдруг выяснилось, что все самое худшее представлявшееся — не худшее и не все.
На него никто не напал. Его вообще не заметили.
Девка полулежала на кровати Грина, накрытой куском полиэтилена поверх покрывала. Ее грязная куртка цвета хаки валялась на полу. Вампирша была босая — Иван отлично разглядел маленькие нежные ступни, слишком совершенные, чтобы принадлежать человеку — и светлая брючина на раненой ноге оказалась разрезанной до самого бедра. Грин стоял около кровати на коленях, держа в руке свой знаменитый нож; он делал надрез чуть ниже ее колена, там, где в ногу вошла пуля. Из-под лезвия текла черная кровь, входное отверстие на ноге, белой и гладкой, похожей на полированный мрамор, обуглилось по краям, и нож скрипел по обугленной плоти, будто резал пенопласт. Грин выглядел так, будто оказывал первую помощь кому-нибудь из отделения после боевой операции — по крайней мере, со спины было похоже.
А вампирша вцепилась в край подушки тонкими пальцами, поголубевшими на сгибах. Ее запрокинутое лицо с полузакрытыми глазами выражало какую-то пьяную неотмирность, запредельную боль и запредельное наслаждение вместе. Мечтательная мука — и Иван помимо воли подумал, что нестерпимо тяжко видеть это выражение на лице чужой женщины, кто бы она не была.
Когда Грин раздвинул края разреза и в черном блеснуло серебро, вампирша беззвучно выдохнула сквозь зубы и из уголка ее глаза скользнула кровавая капля.
