Раздвигая пыльные портьеры, мы со Студнем прошли длинным коридором мимо роскошных комнат, которым в большинстве своем удалось избежать разрушения: по-прежнему золотились на стенах тисненые обои и горбилась по углам чопорная мебель медового дерева, ожидая первой суровой зимы, что неизбежно превратит ее в дрова. Отряды клоунов побывали здесь сразу после пожара; теперь вместо Святого Человека со всех картин и барельефов на нас смотрел великий Плакса Ей-Зу, главный буффон всех времен и народов, и знаменитый красный нос мелькал то гигантским гипсовым прыщом, то крашеным кружком с белой точкой блика, а то и драгоценным рубиновым кабошоном, который хотелось отломать и сунуть в карман. Правда, рубины сейчас здорово упали в цене. Да и сам я давно уже не вор — перебежал на другую сторону баррикады.
Мы пришли в «Пиффин». Здесь было дороже, чем у Очкастого Эйдера — приходилось платить за все эти зеркала, канделябры и гипсовых дельфинов на потолке, — зато кормили не в пример лучше, а мы, как-никак, заслужили доброе угощение. Спросив супа и жареной трески, мы подняли бокалы с шипучкой, традиционно салютуя удачно проведенному утру. Вокруг сидели простые люди, занимающиеся нужными делами; самая, что говорится, соль земли: носильщики, продавцы билетов, уборщики и психотерапевты. На шляпах и плащах блестели свежие капли дождя.
— Ну что? — начал Студень. — Пес-Нога говорит, ты у нас волк-одиночка.
— Просто не люблю шума. — Я погонял по тарелке кусок трески. — Сперва хотел пристать к Диким, знаешь. Работать ножом, говорить красивые слова… Не вышло, слишком противно. Не могу с этими тварями рядом… И морду раскрашивать не могу, даже для маскировки.
Я отложил вилку — и Студень имел удовольствие познакомиться с моим тиком, когда все тело сжимается в комок, от губ до пальцев на ногах, чтобы стряхнуть ощущение белил на коже. У таких тиков бывают разные причины, и Студень терпеливо ждал, пока я приду в себя.
— Я вырос в детдоме, — объяснил я, выбрав нейтральный вариант, ложившийся на язык без особого труда. — Не в монастырском, в государственном. Звезды арены к нам заходили после выступления — и просто тыкали пальцем: этот, этот…
На лице Студня все было написано, как на цирковой афише. В пожатии его плеч сквозила жалость, но вид говорил: «И выбирали, конечно, бедного тебя? Ага, рассказывай».
— Меня ни разу не уводили, — успокоил я его. — Один раз, правда, чуть не попал под раздачу. Однако пронесло.
