— Не знаю… Хотя постой, у них на головах выбрито. Тат… Тат и Тит?
— Миленько. Давай, кончай их.
— Не могу, они в толпе. Их поздравляют, конфетти разбрасывают.
— Базука, только базука! А то и чего помощней… Ладно, в четверг устроим себе праздник Желтых маечек нужно вообще каждый день мочить, чтобы усвоили: если выиграл, значит, пойдешь на корм червям! Чтобы у них рожи бледнели под румянами каждый раз, когда их имена объявляют. Ха, красавцы! Тит и Тат, говоришь?
— Тиф. Тат и Тиф. — Имена выступали на затылках островами невыбритых волос, черным по розовому. Резинки накладных бород вдавились в кожу. — Ч-ч-чертовы… Дед-Морозы, что ли?
Студень харкнул и сплюнул.
— Ах, до чего a@ la mode! Культурная параллель, весомый вклад в развитие искусства клоунады. Такой восторг, что прямо до рвоты. Кончай их! Ненавижу подонков. Сегодня желтые маечки, а завтра в матерых превратятся.
— Я о них раньше не слышал. Недавно из любителей? А видеть — видел. Кажется, на подтанцовке, в труппе.
— Они уже отделились?
— Скоро. К парку направляются. Пьют из бутылок. Погоди… Один поперхнулся.
— Сделай, чтоб до смерти!
— Ага, прикинь! Так кашлянул, что на два метра отбросило… Все, вроде оклемался. Давай-ка, Тат, похлопай друга по спине… Опа, отличная озвучка! Студень, да ты просто мастер.
— Чего? — Несмотря на размер только что извергнутой сопли, в голосе Студня еще клокотала остаточная хрипота.
— Тиф сейчас отхаркнул — точняк в унисон с тобой. И по цвету похоже.
— Уже зашли в парк или нет? Не тяни!
— Они у всей улицы на виду!
— Ну и пусть, вали к чертям! Давай уже закругляться, а то на обед пора. Шницеля сейчас горяченького, а? Как ты на это смотришь?
— К поляне подходят, где фонтан. У фонтана и положу.
— Только не промахнись. Я уже взял на карандаш. — Студень встал, поддернул рюкзак, похлопал себя по карманам.
— Сейчас, сейчас, погоди…
Я снял Тата возле бортика, а Тифа — на бегу, у самых деревьев. Затем я с любовью разобрал "фьоре скьятаре», сложил треножник, упаковал все в футляр. И мы ушли.
Сколько себя помню, всегда ненавидел этот момент: акция кончается, наваждение проходит, и замечаешь, что сидишь где-нибудь на крыше, среди вековых мусорных мешков, или в заброшенном офисе, по колено в пыльных бумагах, в окружении стульев с висящими на спинках пиджаками мертвых клерков. И вообще, та часть, где приходится общаться и сидеть в трактире, привлекает меня меньше всего. Хотя с другой стороны, лучше все-таки сидеть в трактире, чем сидеть голодным.
